— Я только что проснулась, — говорит она, словно это объясняет ее эксгибиционизм.
— Спасибо, Генри. — Ему важно убедить девушку, что он не испытывает к ней сексуального влечения, даже в фантазиях. — Но вы встали уже давно. Вы встали, пришли сюда, мы поговорили, а потом вы приняли душ.
— Меня зовут не Генри.
— Как мне вас называть?
— Никак.
— У вас два имени. Одно — то, что дали при рождении, и другое — то, которым вы пользовались в актерской карьере и пользуетесь сейчас.
— Ну, тогда я Генри. — Она снова принимается рассматривать пальцы на ногах.
— Значит, я буду называть вас Генри.
Она рассеянно кивает.
— А как вы называете ее?
Бентон понимает, кого она имеет в виду, но не отвечает.
— Вы спите с ней. Люси мне все рассказала. — Генри делает упор на слове «все».
Бентон гасит вспышку злости. Люси никогда бы не рассказала Генри о его отношениях с Кей. Нет, не рассказала бы, говорит он себе. Генри снова испытывает его. Проверяет прочность границ. Рвется через них.
— Как получилось, что ее с вами нет? — спрашивает Генри. — У вас ведь отпуск, так? А ее здесь нет. Многие через какое-то время перестают заниматься сексом. Вот почему я не хочу быть с кем-то долго. Никакого секса. Обычно через шесть месяцев интерес пропадает. Ее здесь нет, потому что я тут. — Генри поднимает голову и смотрит на него.
— Верно. Ее здесь нет из-за вас, Генри.
— Должно быть, сильно разозлилась, когда вы сказали ей не приезжать.
— Она понимает, — отвечает Бентон, но его словам недостает искренности.
Скарпетта поняла и не поняла. «Тебе нельзя приезжать сейчас в Аспен, — сказал он ей после панического звонка Люси. — Появилось одно дело, и мне придется им заняться».
«Так, значит, в Аспене тебя не будет?»
«Я не могу говорить о деле», — ответил он. Наверное, Скарпетта и сейчас думает, что он где угодно, только не в Аспене.
«Это несправедливо, Бентон, — сказала она. — Я специально выделила две недели.
У меня тоже дела».
«Пожалуйста, потерпи. Я объясню все потом, обещаю».
«Как нарочно, именно сейчас. Мы так рассчитывали на этот отдых».
Да, рассчитывали. И вот теперь вместо того, чтобы быть здесь с ней, он здесь с Генри.
— Расскажите, что вам снилось прошлой ночью. Помните?
Генри осторожно ощупывает большой палец на ноге. Хмурится, словно ей больно. Бентон встает, мимоходом подбирает со стола «глок» и идет через гостиную в кухню. Кладет пистолет на верхнюю полку, достает две чашки и разливает кофе. Вкусы у обоих сходятся — они пьют черный.
— Может быть, немного крепковат. Могу сделать еще. — Бентон ставит чашку на край стола и возвращается на диван. — Позапрошлой ночью вам снился он. Вообще-то вы называли его Зверем. — Его проницательные глаза встречаются с ее несчастными. — Прошлой ночью вы тоже видели Зверя?
Девушка не отвечает. Настроение ее резко изменилось по сравнению с утром. В душе что-то случилось, но к этому он перейдет позже.
— Нам вовсе не обязательно говорить о Звере. Если не хотите, не будем. Но чем больше вы мне о нем расскажете, тем скорее я его найду. Вы ведь хотите, чтобы я его нашел?
— С кем вы разговаривали? — спрашивает Генри тем же глуховатым детским голосом. Но она не ребенок. Невинной ее никак не назовешь. — Вы говорили обо мне. — Узелок пояса слабеет, и полы халата снова расходятся, обнажая еще больше плоти.
— Я не разговаривал о вас. Никто не знает, что вы здесь. Никто, кроме Люси и Руди. Надеюсь, вы мне верите. — Он делает паузу, смотрит на нее. — Вы ведь доверяете Люси?
При упоминании Люси глаза ее делаются злыми.
— Думаю, вы нам доверяете, Генри, — спокойно говорит Бентон. — И я бы хотел, чтобы вы прикрылись.
Она поправляет халат, засовывает полу между ног и затягивает поясок. Бентон хорошо знает, какая она без одежды, но не пытается представить ее такой. Он видел фотографии, и у него нет желания рассматривать их еще раз без крайней на то необходимости с другими профессионалами и с ней самой, когда и если она будет к этому готова. Пока что Генри вольно или невольно избегает говорить о случившемся, скрывает или подавляет факты и ведет себя так, что другой, более слабый и менее выдержанный, кому нет до нее никакого дела и кто не понимает игры, уже поддался бы на ее провокации или вышел из себя. Ее непрекращающиеся попытки соблазнить Бентона есть не только перенесение, но и очевидная манифестация острых, хронических аутоэротических потребностей и желания контролировать и доминировать, унижать и уничтожать всех, кто рискнет приблизиться к ней, позаботиться и проявить участие. Все ее поступки и реакции — отражение ненависти к себе и гнева.
— Почему Люси отослала меня?
— Может быть, вы мне скажете? Почему бы вам самой не объяснить, почему вы здесь?
— Потому что… — Она вытирает глаза рукавом халата. — Из-за Зверя…
Бентон смотрит на нее с дивана, отделенный безопасным расстоянием. С того места, где сидит Генри, она не может ни заглянуть в его записи, ни выхватить блокнот. Он не подталкивает ее к разговору. Важно быть терпеливым, невероятно терпеливым, как охотник в лесу, который часами остается неподвижным и едва дышит.
— Он вошел в дом. Не помню…
Бентон молчит.
— Его впустила Люси.