— Что дальше? — спрашивает Скарпетта.
Марино видит себя на заднем сиденье патрульной машины. Наденет ли Браунинг на него наручники? Может быть, проявит уважение и позволит сидеть со свободными руками, а может, наплюет на профессиональную этику и защелкнет «браслеты». Скорее второе, решает Марино. Порядок есть порядок.
— Начиная с семи часов ты пил пиво, ел стейк и салат. — Скарпетта подгоняет его мягко, без понуканий, но неумолимо. — Сколько выпил пива?
— Ну, думаю, четыре.
— Не думай. Сколько?
— Шесть.
— Стаканов, бутылок или банок? Высоких? Обычных? Другими словами, какого объема?
— Шесть бутылок «Будвайзера». Обычных. Между прочим, для меня это не так уж много. Примерно то же самое, что для тебя одна.
— Сомневаюсь. Но о твоей математике поговорим потом.
— Вот только лекций мне не надо, — бормочет он, бросая на нее взгляд исподлобья. Она угрюмо молчит, и Марино со вздохом поднимает голову.
— Итак, шесть пива, один стейк, один салат в ОБП с Джуниусом Айзе и детективом Браунингом. И когда же ты услышал о моем предполагаемом возвращении в Ричмонд? Может быть, еще там, в ОБП, пока пил да ел с Айзе и Браунингом?
— Вычислить нетрудно.
Они сидели в кабинке втроем и пили пиво. В красном стеклянном глобусе горела движущаяся свеча. Айзе спросил, что Марино думает о Кей на самом деле. Какая она? Действительно ли такая крутая, как о ней говорят? «Да, — ответил Марино, — она крутая и дело знает, как никто другой, но только она этим не щеголяет и не выставляется». Он точно помнит, что ответил именно так, потому что Айзе и Браунинг заговорили тут же о том, как было бы здорово, если бы ее назначили на прежнюю должностьи она вернулась в Ричмонд. Они говорили об этом как о деле почти решенном, и Марино помнит, что слушал их с обидой и злостью, потому что Кей не сказала ему ни слова о своих планах, даже не намекнула. Оскорбленный, он переключился на бурбон.
«Горячая штучка, — имел наглость заявить этот идиот Айзе и тоже перешел на бурбон. — Все, что надо, при ней, — добавил он пару минут спустя, подтверждая слова соответствующим жестом и дурацкой ухмылкой. — Вот бы заглянуть под халатик. Ты слишком долго с ней работаешь, — продолжал Айзе, — поэтому, может, уже и не замечаешь или не обращаешь внимания». Браунинг сказал, что он ее ни разу не видел, но слышал много, и тоже ухмыльнулся.
Не зная, что ответить, Марино опрокинул первый бурбон и заказал второй. Когда Айзе заикнулся насчет того, чтобы заглянуть ей под халатик, у Марино сильно зачесались кулаки. Конечно, бить он никого не стал. Сидел, пил и старался не думать, как она выглядит, как снимает тот самый лабораторный халат, как бросает пальто на спинку стула или вешает в шкаф. Он гнал возникающие в голове картины: как она расстегивает пуговицы жакета, как подворачивает рукава блузки и делает все прочее, что требуется делать, когда работаешь с телом покойника. Скарпетта всегда держалась просто, не задавалась и, похоже, даже не замечала, что взгляды всех устремлены на нее, когда она расстегивает пуговицы или снимает плащ, тянется к вешалке или наклоняется. Может быть, она не замечала ничего этого, потому что на первом месте у нее всегда стояла работа, а мертвые все равно ничего не видят.
Может быть, она не замечала ничего этого, потому что на первом месте у нее всегда стояла работа, а мертвые все равно ничего не видят. Но Марино не мертвый, а очень даже живой. Или, может быть, она считает его мертвым?
— Говорю тебе еще раз — я не собираюсь возвращаться в Ричмонд, — говорит из кресла Скарпетта. Она сидит, скрестив ноги, в тех же зашлепанных грязью темно-синих брюках и настолько перепачканных в глине черных туфельках, что уже трудно вспомнить, какими они были утром. — Кроме того, ты же не думаешь, что я строила бы такого рода планы и ничего не сказала тебе?
— Кто тебя знает.
— Ты меня знаешь.
— Я сюда не вернусь. Сейчас тем более.
Кто-то стучит в дверь, и сердце у Марино подпрыгивает. Мысли мечутся между полицией, судом и тюрьмой. Он облегченно закрывает глаза, когда голос за дверью отвечает:
— Обслуживание номеров.
— Я возьму, — говорит Скарпетта.
Она встает и идет через комнату к двери. Если бы она была в номере одна, если бы здесь не было Марино, Скарпетта обязательно спросила бы, кто там, и посмотрела в «глазок». Сейчас беспокоиться не о чем — он за спиной, и в ножной кобуре у него полуавтоматический «кольт» двадцать восьмого калибра. Впрочем, до стрельбы бы дело не дошло — Марино с удовольствием размял бы кулаки, врезал кому-нибудь в челюсть или под дых.
— Как дела? — осведомляется прыщеватый молодой человек в форменном костюме, вкатывая в номер тележку.
— Все хорошо, спасибо, — отвечает Скарпетта и, порывшись в кармане брюк, извлекает аккуратно сложенную десятку. — Можете оставить все здесь. Спасибо. — Она протягивает ему десятку.
— Спасибо, мэм. Удачного вам всем дня. — Он поворачивается и выходит, осторожно закрыв за собой дверь.
Марино сидит на кровати неподвижно, и только глаза бегают за Скарпеттой. Он смотрит, как она снимает пластиковую упаковку, как добавляет масло в овсянку, как посыпает ее солью. Потом открывает другой квадратик масла, намазывает его на тосты и наливает две чашки чаю. Сахар в чай Скарпетта не кладет. На тележке вообще нет сахара.