— Бентон не сказал, а я не спрашивала, — говорит Кей, давая понять, что больше на эту тему разговаривать не намерена.
Марино умолкает ненадолго и смотрит в окно, и Скарпетта почти слышит, как он размышляет об их с Бентоном Уэсли отношениях. Она знает, что он думает об этом часто, едва ли не постоянно, и скорее всего неодобрительно. Он знает — только вот откуда? — что Кей отдалилась от Бентона, отдалилась физически после того, как они снова начали жить вместе, и ее злит и оскорбляет, что для Марино это не секрет.
— Просто позор, что так получилось, — снова заводит Марино. — Я бы на месте Бентона…
— Посмотри-ка лучше туда, — перебивает Скарпетта, указывая на здание, которое сносят на их глазах. — Раз уж мы здесь… — У нее нет ни малейшего желания говорить о Бентоне или Аспене, о том, почему она не там, с ним, и о том, на что это похоже или не похоже. Когда Бентон пропал, какая-то часть Кей умерла. Когда он вернулся, та ее часть не возродилась, а почему — ей и самой неведомо.
— Ну, наверно, его время пришло, — замечает Марино, глядя в окно. — Думаю, это все из-за «Амтрака». Слышал что-то такое. Вроде бы им нужна новая стоянка, потому что они открывают новую станцию на Мейн-стрит. Не помню, кто говорил. Уже давно.
— Мог бы и предупредить, — укоряет его Скарпетта.
— Говорю же, давно это было. Я и забыл, от кого слышал.
— Скрыл от меня такую информацию.
Марино смотрит на нее.
— Ты не в духе, но я не обижаюсь. И я тебя предупреждал. Не надо было приезжать. И посмотри теперь, что тут творится. Все разбито и развалено. Плохой знак, если хочешь знать мое мнение. Сколько у тебя на спидометре? Мили две в час? Может, стоит прибавить?
— Я в нормальном настроении. Но мне не нравится, когда от меня что-то скрывают. — Кей поворачивает, по-прежнему не отрывая глаз от своего старого офиса.
— Говорю тебе, это плохой знак, — повторяет Марино, отворачиваясь к окну.
Скарпетта едет дальше на той же скорости, наблюдая за происходящим, смысл которого постепенно укладывается у нее в голове. Бывший офис главного судебно-медицинского эксперта уступает место парковочной площадке для возрожденной железнодорожной станции на Мейн-стрит, где никогда за те десять лет, что они с Марино работали и жили здесь, не ходили никакие поезда. Прежний вокзал, нескладное готическое сооружение из камня цвета несвежей крови, дремал многие годы, пока, подергавшись в предсмертных судорогах, не превратился в магазины, которые скоро закрылись, а потом в государственные учреждения, которые тоже не продержались долго. Его высокая часовая башня вечно высилась на горизонте, присматривая за железнодорожными переездами и выездами на автостраду 1-95 — нездорово-бледное лицо циферблата с застывшими во времени тонюсенькими стрелками.
Ричмонд жил и шел дальше без Кей. Вокзал на Мейн-стрит восстал из мертвых и перешел на службу к Амтраку. Часы заработали и вот уже показывают время — шестнадцать минут девятого. Все те годы, пока она сновала туда-сюда, заботясь о мертвых, они не работали, хотя и маячили постоянно в зеркале заднего вида. Жизнь в штате Виргиния продолжалась, и никому не было дела до Кей Скарпетты.
— Даже не знаю, чего я ожидала, — говорит она, поглядывая в боковое окно. — Что переведут сюда архив или устроят склад. Но только не снесут.
— Пришлось. Ничего другого им не оставалось, — решает Марино.
— Не знаю. Я все-таки не думала, что с ним поступят вот так.
— Ну, это не архитектурное чудо света, — с внезапной враждебностью к старому зданию говорит Марино. — Все семидесятые — кусок бетонного дерьма. Подумай, сколько мертвецов здесь прошло. Убитых, больных СПИДом, обмороженных бомжей. Изнасилованных, задушенных, зарезанных. Взрослых и детей. Чокнутых, сиганувших с крыши или легших под поезд. Чего здесь только не видали. Я уж молчу про те розовые резиновые тела в ваннах в анатомичке. Вот где страх. Помнишь, как их вытаскивали из чертовых ванн? Все эти цепи и крюки в ушах… Все голые и розовые, как три поросенка. С подтянутыми ногами… — Он поднимает колени, обтянутые черными рабочими штанами, чуть ли не к щитку.
— А ведь не так давно ты их едва сгибал, — говорит Скарпетта. — Всего три месяца назад.
— Ха!
— Я серьезно. Хочу сказать, что ты неплохо выглядишь.
— Ногу задрать и собака может, — отшучивается Марино, явно обрадованный комплиментом, и Кей жалеет, что не говорила ему ничего приятного раньше. — При условии, конечно, что собака — пес.
— Нет, правда. Ты меня удивил. — Годами Скарпетта беспокоилась, что вредные привычки доведут Пита до могилы, а когда тот обратил наконец внимание на здоровье, месяцами не находила для него доброго слова. И только теперь, когда сносят ее старый офис, снизошла до похвалы. — Извини, что не сказала раньше. Надеюсь, ты не перешел на протеин и жиры.
— Я теперь южанин, — бодро заявляет Марино. — Придерживаюсь южной диеты, подержусь подальше от Саут-Бич. Ничего там нет, кроме педиков.
— Какой ужас. — Кей не нравится, когда он так говорит, и именно поэтому он так говорит.
— Помнишь ту печку? — Марино углубляется в воспоминания. — Как дым из трубы повалил, так сразу понятно — трупы сжигают. — Он указывает на возвышающуюся над развалинами черную трубу крематория. — Помню, я всегда старался отсидеться где-нибудь — не хотелось дышать тем воздухом.