«Кишка тонка, вот в чем твоя проблема».
— Нет, мамочка, не тонка. — Он качает головой, листая страницы. — И не начинай. Мы в Голливуде. Разве плохо?
Поуг думает об оранжево-розовом, цвета лососины, особняке неподалеку отсюда, и его захлестывают противоречивые чувства. Особняк он нашел, как планировалось. Проник в него, как планировалось. А потом все пошло не так, и вот теперь ему нечего праздновать.
— Не продумано, не продумано. — Он щелкает себя по лбу двумя пальцами, как щелкала, бывало, мать. — Так не должно было случиться. Не должно. Что делать, что делать. Маленькая Рыбка сорвалась. — Поуг шевелит пальцами. — Большая осталась. — Он разводит перед собой руками, как будто плывет. — Маленькая Рыбка ушла, и я не знаю куда. Ну и ладно. Ну и ладно. Потому что Большая Рыба еще здесь. Маленькую я прогнал, и Большой Рыбе это не нравится. Не нравится. Мы еще отпразднуем. Скоро, скоро.
«Сорвалась? Ушла? Как же ты так сглупил? Упустил маленькую, а теперь думаешь, что поймаешь большую? Жидковат. Кишка тонка. И откуда только у меня такой сын…»
— Не говори так, мама. Это невежливо. — Поуг склоняется над журналом для управляющих похоронными бюро.
Она бросает на него взгляд. Таким взглядом можно приколотить вывеску к дереву. Отец даже назвал его по-особенному. Жуткий взгляд, вот как. Жуткий взгляд. Так не говорят. Он бы знал. На свете мало такого, чего он не знает. Эдгар Аллан роняет журнал на пол, поднимается с желто-белого стула и берет биту, что стоит в углу.
Жалюзи приглушают свет из единственного окна, и в комнате царит приятный полумрак, который лишь слегка раздвигает лампа на полу.
— Посмотрим. Что нам нужно сделать сегодня? — бормочет он, передвигая во рту карандаш и обращаясь к жестянке из-под печенья, что стоит под стулом. Он осматривает биту с красными, белыми и синими звездами и полосами, которые подрисовывал — сколько? — ровно сто одиннадцать раз. Он бережно протирает ее белым носовым платком, потом аккуратно вытирает платком руки. Вытирает и вытирает. — Сегодня нужно сделать что-нибудь особенное. Полагаю, у нас в программе прогулка.
Подойдя к стене, Поуг вынимает изо рта карандаш. С карандашом в одной руке и битой в другой он долго, слегка наклонив голову, рассматривает набросок на грязной, окрашенной в бежевый цвет стене. Осторожно касается тупым концом карандаша большого вытаращенного глаза и подводит ресницы. Рисуя, Поуг держит слюнявый, обгрызенный карандаш двумя пальцами, большим и средним.
— Вот так. — Он отступает и, снова склонив голову, любуется вылупленным глазом и изгибом щеки. Бита в другой руке подрагивает.
Бита в другой руке подрагивает. — Я еще не сказал, что ты сегодня особенно хороша? Такой милый румянец на щеках, теплый и розовый, как будто загорала.
Поуг засовывает карандаш за ухо, поднимает руку на уровень лица, шевелит пальцами, поворачивает ладонь, рассматривает суставы, морщинки, бороздки, шрамы и аккуратные, коротко подстриженные ногти. Он массирует воздух, наблюдает за движением мышц под кожей, представляя, что растирает холодную кожу, вытесняет из подкожных тканей холодную застывшую кровь, разминает плоть, изгоняет смерть и вдыхает приятный розоватый румянец. Бита в другой руке подрагивает, и Поуг представляет, как натирает ладони белым меловым порошком и замахивается битой. Он дрожит от желания врезать ею по глазу на стене и бить, бить… но нет, нет. Нельзя, нельзя, нельзя. И он ходит и ходит перед стеной, и сердце скачет в груди, и ему плохо, досадно, скверно. Он разочарован и огорчен. Все не так.
В квартире беспорядок. На столе в кухне валяются салфетки и пластиковые тарелки, вилки и ножи, банки и пакетики с макаронами и пастой, которые Поуг не удосужился положить в шкафчик. В раковине, в холодной, жирной воде, мокнут кастрюлька и сковородка. На заляпанном синем коврике разбросаны сумки, одежда, книги, карандаши и дешевая белая бумага. В жилище Поуга все отчетливее ощущается несвежий запах еды и сигар. Да еще его собственный — резкий, тяжелый, кисловатый. В квартире тепло, и он без одежды.
— Думаю, стоит проверить миссис Арнетт. Она же нездорова, — говорит он матери, не глядя на нее. — Ты не против принять сегодня гостя? Наверно, нужно было сначала спросить у тебя, да? Но может быть, нам обоим станет лучше. Должен признаться, я немного не в настроении. — Поуг думает о Маленькой Рыбке, той, что ушла, и оглядывает неприбранную комнату. — Может быть, гость как раз то, что нам и надо, как ты думаешь?
«Было бы чудно».
— Правда? Ты тоже так думаешь? — Голос поднимается и опускается, как будто он говорит с ребенком или домашним любимцем. — Тебе будет приятно принять гостя? Вот и отлично! Замечательно.
Поуг идет через комнату и присаживается у картонного ящика с видеокассетами, коробками с сигарами и конвертами с фотографиями, помеченными ярлычками с его аккуратным почерком. Почти на дне ящика отыскивается сигарная коробка миссис Арнетт и конверт со сделанными «Полароидом» фотографиями.
— Мама, к тебе миссис Арнетт, — сообщает он довольным голосом и, открыв коробку, усаживается в кресло. Просматривает фотографии и откладывает любимую. — Ты ведь ее помнишь? Вы уже встречались. Такая упрямая старушка. Посмотри, у нее настоящие голубые волосы.