— Что ж, пусть так. Не люблю менять график.
— Извините, — сказал Дэйв. — Понимаю, проводить демонстрацию на набальзамированном теле не самый лучший вариант.
— Не беспокойтесь. — Скарпетта похлопала его по плечу. — Знаете, сегодня у нас ни одного покойника. Редчайший случай. И надо же так случиться, что именно сегодня мы принимаем курсантов из полицейской академии. Что ж, пришлите ее наверх.
— Так и быть, сделаю одолжение, — подмигнул Дэйв, позволявший себе иногда флиртовать с Кей. — Раз уж пожертвования оскудели.
— Хорошо еще, что люди не видят, что с ними здесь делают, а иначе этих пожертвований и вовсе бы не было, — бросила она и повернула к лифту.
Потом Поуг помог Дэйву снять последнее жертвенное тело, и они положили его на ту самую каталку, что вызвала недовольство Кей. Он прокатил ее подлинному, выстеленному коричневой плиткой коридору, вкатил в кабину служебного лифта, поднял на один уровень и вывез в другой коридор, думая, что о такой прогулке старушка уж точно не мечтала. У нее такого и в мыслях не было. А ведь могла бы и догадаться. Он же разговаривал с ней. Рассказывал, что и как. Даже перед самой смертью.
Пластиковый саван тихонько шуршал, колеса поскрипывали, а он вез ее по коридору, вымощенному белой плиткой и пахнущему дезодорантом, до самых дверей прозекторской.
— Вот что случилось с миссис Арнетт, мама, — говорит Эдгар Аллан Поуг, перебирая разложенные на голых коленях фотографии старушки с крашеными волосами. — Знаю, звучит ужасно, но на самом деле все не так. Уверен, она предпочла бы компанию молодых полицейских обществу неблагодарного студента-медика. Чудная история, правда, мама?
Глава 18
Спальня не такая уж и маленькая — место нашлось и для кровати, и для небольшого столика слева от изголовья, и для комода с зеркалом возле встроенного шкафчика. Мебель дубовая, не антикварная, конечно, но и не новая и вполне симпатичная. Стена вокруг кровати оклеена живописными постерами.
Джилли Полссон спала у ступенек Дуомо в Сиене, а вставала под сенью дворца Домициана на Палатинском холме в Риме. Свои длинные светлые волосы девочка расчесывала, стоя перед высоким зеркалом возле флорентийской пьяцца Сайта-Кроче с известной статуей Данте. Там же она, наверное, и одевалась, не зная, возможно, кто такой Данте и где эта далекая страна Италия.
Марино стоит возле окна, которое выходит на задний двор. Объяснений не требуется, потому что все ясно без слов. Нижний край окна находится примерно в четырех футах от земли, а закрывается оно на две задвижки, которые, если их прижать, позволяют легко сдвинуть раму вверх.
— Они не держат, — говорит Марино, демонстрируя, как легко и просто можно открыть окно. На руках у него перчатки.
— Детектив Браунинг должен знать об этом, — говорит Скарпетта, тоже натягивая белые хлопчатобумажные перчатки, которые от постоянного пребывания в кармашке сумочки успели немного замызгаться.
— Но ни в одном отчете упоминаний о сломанном оконном замке я не встречала. Замок ведь взломан, да?
— Нет. — Марино опускает раму. — Просто старый, вот и не работает. Интересно бы узнать, она хоть раз окно открывала? Трудно поверить, что все произошло случайно. Представь, кто-то идет мимо, видит, что девочка не пошла в школу и осталась дома, а мамаша куда-то убежала. Он останавливается, чешет затылок и говорит себе: эй, а не залезть ли в дом, потом толкает раму — ух ты, а мне подфартило, защелка-то сломана.
— По всей вероятности, кто-то заранее знал, что окно не закрывается.
— Вот и я так думаю.
— Значит, этот кто-то либо бывал в доме, либо имел возможность наблюдать за ним и собирать информацию.
— Угу. — Марино отходит к комоду и выдвигает верхний ящик. — Надо поразузнать насчет соседей. Самое удобное место для наблюдения — вон оттуда. — Он кивает в сторону окна со сломанной защелкой, из которого виден заброшенный домик с покатой, крытой шифером крышей и мхом на карнизах. — Выясню, узнавали ли копы, кто там. — Он с такой легкостью называет полицейских копами, как будто в полиции никогда не служил. — Может, сосед заметил кого-нибудь, может тут кто-то болтался. В общем, я подумал, что тебе будет интесно взглянуть.
Марино опускает руку в ящик комода и достает черный мужской бумажник из грубоватой кожи, уголки которого немного загнуты, как часто бывает, если его носят в заднем кармане. Он открывает бумажник — в нем просроченные водительские права на имя Франклина Адама Полссона, родившегося 14 августа 1966 г. в Чарльстоне, Южная Каролина. Права выданы в штате Виргиния.
— Отец, — говорит Скарпетта, вглядываясь в фотографию улыбающегося мужчины со светлыми волосами, твердым подбородком и серо-голубыми, цвета зимы, глазами. Мужчина довольно приятен, но Скарпетте трудно составить какое-то определенное мнение о человеке на основании одной лишь фотографии с водительских прав. Может быть, он холоден. Или равнодушен. Что-то в нем есть, но она не знает, что именно, а потому испытывает неясное беспокойство.
— Понимаешь, мне это показалось немного странным, — говорит Марино. — Верхний ящик будто какое-то святилище. Посмотри на футболки. — Он достает тонкую стопку аккуратно сложенных белых футболок. — Мужские. Большого размера. Возможно, отцовские. На некоторых пятна и дырки. А вот письма. — Марино протягивает ей с десяток конвертов, на которых значится адрес в Чарльстоне. — И еще вот это. — В толстых, неуклюжих пальцах появляется засохшая красная роза с длинным черенком. — Ты думаешь то же, что и я?