Маленькой стаей юных зверьков с горячими телами мы миновали высаженные тремя нефами лорнские деревья с их золотыми стволами и широкими, почти черными листьями, похожими по форме на карнавальные маски с удлиненными резными висками, и выскочили на поляну.
Она была неровной и чуть задиралась вверх, к холму, где белел павильон. Трое кентавров, расположившись на склоне в живописных позах, с заплетенными хвостами и раскрашенными копытами, лирически дули в старые полковые трубы, которые чуть дребезжали, вызывая в душе щемящее сладкое сожаление о чьих-то чужих, несбыточных грезах.
Гости танцевали на краю, но больше из вежливости, потому что главное происходило перед самым павильоном и требовало для своего осуществления почти всей поляны целиком: наша тетя Бугго, в немыслимо широком разрезном платье с тройной нижней юбкой и десятком искусственных серебряных роз, прыгающих на спине и груди, подскакивая на хромой ноге и целясь острым выпирающим плечом партнеру в подбородок, вальсировала с колченогим старым кентавром. Юбки и ленты, взлетая при каждом шаге, открывали теткины туфли на опасном тонком каблуке и оплетали косматые ноги и раззолоченные копыта; длинный распущенный хвост хлестал лошадиный круп и попутно оглаживал спину женщины. Волосатые темные пальцы мужчины тискали асимметричные, выступающие лопатки тети Бугго. Оба хромали и подпрыгивали. Проносились мимо зрителей то откинутое назад лицо Бугго — с застывшей танцевальной улыбкой, то физиономия кентавра со стариковски-похотливой гримасой.
Я остановился на краю поляны вместе со всеми, а Гатта, ни на мгновение не замедлив бега, ворвался в этот танец с обеими своими партнершами и, соединив кончики пальцев, они закружились возле тетки с полузверем, легкокрылые и юные.
Узкие коленки девушек, туго облепленные наэлектризованным шелком, шевелясь, соприкасались с ногами моего брата. Гатта вертелся между ними, успевая подхватить за талию то одну, то другую подругу и преградить ей путь к притворному бегству, так что ножки в атласных туфельках неизменно задевали вовремя подставленное бедро, скользили по нему и оказывались плененными. Все трое были серьезны, даже мрачны, как будто не танцевали, а затевали убийство. Одна девушка даже прикусила губу.
— Эгей! — гаркнул вдруг кентавр, хватая тетю Бугго мощными ручищами поперек туловища. Одним лихим движением он перебросил ее через свою спину. Тяжелые юбки загремели в воздухе, туфли мелькнули над головами и вонзились каблуками в землю.
Не знаю, что произошло со мной тогда, но я вдруг схватился ладонями за лицо, упал на примятую траву и громко, в голос, заплакал.
* * *
Взрыв. Еще один. Небо над нашим садом засветилось бледно-зеленым, мертвенным светом. Тихий этот свет показался мне насмешкой над предшествовавшим грохотом. Я лежал у себя в комнате, смотрел в окно и не пытался заснуть — напротив, я пытался понять, хочу ли я сейчас встать и выскочить в сад. Меня никогда не отправляли спать насильно и не препятствовали бродить по ночам. В нашей семье почти у всех время от времени возникали странные желания.
Моя нянька следила только за тем, чтобы я вовремя питался и был не слишком оборван и грязен. Сейчас она храпела на полу, возле двери в мою комнату. Храпя, она чуть улыбалась, и я видел железные зубы у нее во рту.
В детстве (да и потом) я ничуть не сомневался в том, что она в состоянии перекусить туловище взрослого мужчины — если понадобится.
Ба-бах! Я даже подскочил, так громко и шумно прозвучало на этот раз.
Возвращение тети Бугго совпало с тем безумным периодом нашей жизни, когда внезапно началась бесконечная череда праздников. Поводы отыскивались самые ничтожные, гости не переводились, и, как выразился однажды дедушка, «парк приживал претерпел значительное обновление». Объекты воздыханий моих сестер и их подруг непрерывно перемещались по дому и кочевали из одного девичьего сердца в другое. Некоторые были противные, другие — не очень. Впоследствии многие измельчали и осели в людской, подтверждая таким образом дедушкину правоту. Вместо неряшливых старичков повсюду теперь кишели какие-то развязные троюродные братья с приятелями, томные кузины и вовсе уж непонятные девицы, которые и сами вследствие этого выглядели растерянно.
Я выглянул в окно и сразу увидел внизу две макушки — не то шептались, не то целовались. Над ними, над нашим домом и садом, над всем, казалось, миром бесновались и трещали разноцветные огни. Они скакали в небесной черноте и лопались, наполняя воздух дымным запахом и делая почти зримым то чувственное дрожание, от которого домашние и гости впадали в блаженное безумие и дурели.
Спать больше не хотелось. Я растолкал няньку и спросил, не хочет ли она прогуляться, после чего мы вместе выбрались из спальни и отправились бродить.
Возле павильона, молодецки ухая, топотали неутомимые кентавры. В адском багровом свете огромного костра кривлялись их старческие, полные морщин, круглые личики, рты то округлялись, то растягивались, вокруг глаз гримасничали складки, кудрявые седые волосы стояли торчком. Двое хлопотали возле медной полковой пушки, закладывая в нее петарды и шутихи и обильно посыпая порохом все вокруг, включая собственные руки и копыта; один фальшиво дул в трубу, а еще один поливал из кувшина каких-то хохочущих людей.