— Договорились.
— Полагаю, он не будет разгуливать по всему кораблю? — подал голос Хугебурка.
Вместо ответа Кат Гоцвеген приложил руку к груди.
Спустя почти полгода после аварии «Ласточка» покинула Лагиди.
* * *
Корабль прошел сквозь орбитальную автотаможню через час после полуночи.
Сканеры не выявили ни оружия сверх дозволенной нормы, ни наркотиков, ни запрещенного к вывозу с Лагиди лития. Бугго была свободна.
Свободна! Свободна! От избытка чувств она обхватила Хугебурку обеими руками, поперек туловища, подивившись его деревянности, и чмокнула в плохо выбритую щеку.
— Как вы мне надоели, Бугго Анео, — сказал он. — Ужас.
Она не поверила, хотя он говорил правду. Хугебурка отправился спать, бросив Бугго в рубке наедине с ее наслаждением.
Не спалось в ту ночь и Гоцвегену. Вскоре после ухода Хугебурки он поскребся к Бугго.
— Дозвольте, госпожа капитан.
Она обернулась на голос, и он подивился сиянию ее глаз. От лица капитана словно бы исходил свет.
— Я приготовил вам кофе с чогой и молоком лагидьянских овчих, как варят только у нас дома, — сказал аристократ. — Знаете, это фамильный рецепт.
— О! — выговорила Бугго и тихо вздохнула.
Гоцвеген устроился в чуть качающемся кресле, напротив нее, сидящей на топчанчике. На тщательно умащенном, блестящем и ароматном лице лагидьянца играла улыбка, быстро превращаясь из вежливой, отрепетированной, в совершенно искреннюю. Две чашечки курились паром на подносике, который он держал в руке.
Взяв себе по чашечке, некоторое время они безмолвно любовались звездами. Потом Гоцвеген заговорил:
— Как я уже имел удовольствие вам признаваться, я пристально наблюдал за вашей карьерой на Лагиди, госпожа капитан.
Бугго чуть сморщила нос и промолчала.
— Да, поначалу я даже не поверил, что женщина может быть такой решительной, — продолжал Гоцвеген.
— Если женщина может быть капитаном, то почему бы ей не быть решительной, — возразила Бугго.
— Знаете, я ведь втайне — мужской шовинист, — очаровательно сознался Гоцвеген.
— Зато нас с вами роднит любовь к животным, — сказала Бугго.
* * *
С первого дня полета повелось так, что Кат Гоцвеген обедал вместе с капитаном и Хугебуркой за офицерским столом, а остальное время проводил у себя в каюте. Вечерами он иной раз появлялся снова и играл с Хугебуркой в карты — по очень маленькой.
Присутствие на борту аристократа, веселого, любезного, изящного, внесло в будни «Ласточки» праздник. Что-то такое — с фейерверками и переодеваниями. И Бугго чуть переменилась — как будто немного сместилось для нее время, и она снова в родительском доме, старинном, полном закоулков, секретиков, надушенных или кровавых (водились, конечно, и такие), в доме, где в любом углу найдутся выпивка, фрукты, смешной зверек, готовый поиграть, папироска, говорливый подвыпивший бывший фронтовик, почтовая бумага — словом, все необходимое для интересной жизни.
Все это незримо, таинственным образом, переместилось на «Ласточку» и подмаргивало из рубки, оно ворочалось в трюмах и вздыхало в пустых каютах. А Бугго порхала и щебетала, жизнерадостная, как никогда в жизни.
Калмине Антиквар, встречаясь с блистательным пассажиром лишь от случая к случаю, подавая обед в кают-компании, всякий раз оглядывал его роскошные туалеты прищуренным оком, словно оценивал стоимость увиденного по курсу известных ему барахолок и черных рынков.
Охта Малек хоронился где-то в дебрях машинного отделения. И хоть на «Ласточке» эти дебри были совсем маленькими, все же их хватало, чтобы прятать механика от посторонних.
И хоть на «Ласточке» эти дебри были совсем маленькими, все же их хватало, чтобы прятать механика от посторонних.
Однажды — это случилось на третьи сутки полета — Бугго вызвала его в рубку. Охта явился, очень всклокоченный, с глазами сонными и перепуганными.
— Доложите состояние двигателя, — велела Бугго.
Охта Малек преобразился, тотчас стал оживлен и даже выше ростом. Приблизительно полчаса он подробно живописал каждую микросхему и каждую шестеренку, он раскрывал перед капитаном их тайные пороки, превозносил их добродетели и подчеркивал их склонности к тому, либо другому типу поведения в различных условиях. То и дело Охта Малек прибегал к выразительным, изящным жестам, так что, слушая его, Бугго проникалась еще большей любовью к своему кораблю. Наконец она не без сожаления оборвала эту поэму:
— В общем и целом, по вашей оценке, состояние удовлетворительное?
Мгновенно маленькие глазки как будто подернулись сизоватой пленкой.
— Ну… да.
— Вы лично всем довольны?
Клочковатая шерсть на лице механика задвигалась — он гримасничал, готовясь высказаться решительно:
— Смазка «Лапа-687», по большому счету, дрянь, но «Лапа-800» — слишком дорого, хотя с другой стороны…
— Нет, я спрашиваю лично о вас, — перебила Бугго. — Про смазку я уже и сама думала. Как только средства позволят, закупим на Хедео.
Услышав это, Охта посмотрел на своего капитана так, словно вот-вот бросится целовать ей руки. Потом вспомнил о вопросе и стал над ним думать. Наконец он сказал:
— Да.
Бугго отпустила его, и Охта, счастливый, скрылся.
Хугебурка, наблюдавший это, заметил:
— Он боится.