— Тальман! — надрывался какой-то щуплый человечек, утопающий в своей жесткой робе. — Тальман!
— Это я, — тихо сказала Оале Найу, подходя к нему.
Он подышал еще немного, а затем уставил на нее веселые, очень блестящие глазки. Веселье, которое рвалось из них, было хмельное, и злоба, таившаяся в самой их глубине, тоже была пьяная.
— Что, ты? — переспросил он. — А… Ну, идем.
— А… Ну, идем. Новенькая? Тальмана здесь плохо задерживаются. Идем.
Они остановились возле горы контейнеров. Сидевшие поблизости мужчины — горы натруженного мяса — что-то жевали и лениво сплевывали на сапоги, себе и соседям.
— Все, начали, начали, — бодро сказал человечек и заплясал на месте. От этой его пляски сами собой отпали крышки контейнеров, и наружу явились мешки, проросшие толстыми зеленоватыми стеблями.
Руки в рукавицах обхватили первый мешок поперек живота, точно толстую женщину, и потянули. Послышался громкий, недовольный треск — побеги рвались, позволяя мешкам разделиться. На погрузчик хлопнулась бесформенная вонючая жаба.
— Боже! — сказала Оале Найу, вынимая планшетку. Ее тонкие пальцы невольно ежились на ветру. — Что это? Как это записывать?
Огромный здоровяк, обтирая рукавицы о свои штаны, приблизился к Оале и добродушно молвил:
— Пишите просто, барышня: дерьмо.
Оале робко, меленькими шажками, подошла к погрузчику и заглянула на него, вытягивая шею. Жаба лежала там, и с ее углов что-то капало на причал.
— И впрямь дерьмо, — вздохнула Оале, открывая на планшетке чистое окошко.
После этого работа пошла легче. Сгнившие овощи были отправлены заказчику. Представитель заказчика взволнованно бегал по причалу всю половину дня и кричал в свое переговорное устройство:
— Удобрения? А они не отравят поле?
Потом он куда-то исчез.
На самом дне контейнера нашлась книжка. Бумажная книжка, тоненькая, сшитая из десятка листков. Ее отскребли от стенок, прополоскали в гаванской воде и, держа за уголок, как полуутопленного котенка, преподнесли новенькой тальманше.
— Как она сюда попала? — удивилась Оале.
Она взяла книжку в обе ладони, разгладила. Это были какие-то старые стихи, о природе, погоде и тонких, переменчивых настроениях лирического героя. Такие дарили детям при начале обучения в школе. Очень давно.
— Это, барышня, останется навечно загадкой, — изрек грузчик, которому выпало подать новенькой тальманше подношение.
Оале Найу улыбнулась.
Не жить не получалось.
Она мертво спала после смены и отсиживалась дома, как в берлоге, когда ей выпадали выходные. Она заучивала наизусть стихи из книжки для первоклассников — про снег, про рыжих собак на лугу с рыжими цветами, про горы, что рассекают облака, точно шелковые платки, и про шелковые платки, улетающие на самое дно горячего ущелья. Она не тратила свои деньги, а складывала их в коробку.
Затем ей вдруг пришло на ум, что она давно не навещала старого школьного учителя, с которым когда-то, давным-давно, они построили самый лучший за всю историю школы воздушный замок. И Оале Найу нашла шелковое платье своей матери и присвоила его, а затем вышла из дома. Подходящей обуви у нее не было, поэтому она пошла босиком, хотя было уже довольно прохладно, и мостовая покусывала ее за пятки.
Но прежний дом Рабоды стоял заколоченный.
Оале Найу испугалась. Она оглянулась по сторонам несколько раз, как будто ожидала увидеть нечто. Пусть оно будет страшное, лишь бы объяснило ей бесплодную пустоту дома. Но поблизости ничего не оказалось. Только люди, бесполезно идущие по тротуару, только птицы на облетевшем дереве, и листья, которые опять, впервые почти за десяток лет, начали собирать в кучи, чтобы потом сжечь и наполнить воздух домашним запахом недавно растопленной печки.
Оале Найу повернулась и быстро пошла прочь. Из всех одноклассников она не потеряла из виду только Изу Тагана, но Иза — далеко, на своих лесозаготовках. Поэтому она побежала к матери Тагана, которая тоже жила неподалеку.
Мать Тагана обветшала и, казалось, готова была вот-вот превратиться в паутинку. Оале поцеловала ей руку и вежливо сказала, что та хорошо выглядит.
— Ты хочешь знать, как найти моего сына, — сказала женщина, с каждой минутой становясь все более старой.
— Возможно, ему известно, где находится наш учитель, Риха Рабода, — отозвалась Оале Найу. — Мне было неловко расспрашивать об этом соседей.
— И впрямь, неловко, — сказала мать Тагана. Теперь она выглядела такой древней, что Оале испугалась — не рассыпалась бы ее собеседница в прах. — Но я могу сообщить тебе его новый адрес. Говорят, теперь он разбогател, потому что работает на очень хорошую торговую компанию. На стенванэйскую компанию. Ему очень повезло, Рихе Рабоде. Да, ему повезло.
Оале Найу хотела было уйти, но мать Тагана уже совала ей в руки клочок жесткой прозрачной ткани, на которой был нацарапан новый адрес учителя Рабоды.
— Спасибо, госпожа, — сказала Оале Найу. Она уронила лоскуток, чтобы не ходить к человеку, который теперь работает в хорошей стенванэйской торговой компании, но лоскут упал буквами вверх, и они, начерченные выразительно и густо, сами собой проникли в ее сознание. Оале выбежала на улицу.