— Вы могли видеть репортаж о моем пребывании на Арзао, — произнесла Бугго. — Вы чужие-то репортажи смотрите?
— Не сомневайтесь, — вздохнул журналист.
— Ну так что спрашиваете? Я что-то не понимаю, в чем суть вашего вопроса…
— Не могли бы вы рассказать подробнее о ваших личных отношениях с Тоа Гирахой? О ваших интимных с ним отношениях, — пояснил человечек. — Ходят слухи, что одно время вы состояли с ним в любовной связи. Нашим зрителям это было бы интересно.
Бугго сказала:
— Почему бы и нет? В конце концов, каждый из нас делает свою работу.
Человечек на миг встретился с ней глазами, пробормотал: «Рад, что нашел у вас понимание» и принялся налаживать записывающие приборы.
Бугго устроилась удобнее возле самого силового экрана. На миг ожив, охранник явился в поле ее зрения и сказал:
— До экрана не дотронься. Может вырубить.
Бугго чуть отодвинулась.
— Спасибо. Готово? Пора? Начинаю. Это случилось на берегах Аталянского моря, где у Тоа имеется собственная вилла. Я прибыла на Хедео, чтобы провести там короткий отпуск. Команде был необходим отдых, да и я изрядно устала после рейса…
Аталянское море называют «зеленым», потому что в его водах содержатся крохотные ярко-зеленые водоросли. Они скапливаются огромными пятнами, и летя над поверхностью воды в слайдборде можно наблюдать, как прозрачные, голубоватые, с прожилками солнца, воды внезапно сменяются изумрудными. И там, в этих зеленых глубинах, водятся рыбы. Огромные рыбы с разноцветной чешуей.
Вытащенные в лодку, они умирают не сразу: по их чешуе проходят темно-красные спирали, с каждым разом все более густые, а при последнем вздохе из жабер вырывается протяжный, певучий стон.
И там, в этих зеленых глубинах, водятся рыбы. Огромные рыбы с разноцветной чешуей.
Вытащенные в лодку, они умирают не сразу: по их чешуе проходят темно-красные спирали, с каждым разом все более густые, а при последнем вздохе из жабер вырывается протяжный, певучий стон.
Эта рыба — достойный противник, и одолеть ее непросто: у нее сильный хвост и мощные челюсти; немало охотников на рыбу сделались ярко-зелеными водорослями, уйдя на дно морской пучины!
Женщина отправилась кататься на слайдборде одна. Вид Аталянского моря завораживал ее. Ей никогда не надоедало смотреть, как сменяют друг друга пятна чистоты и пятна зелени; она видела морские существа на глубине, и пронзительные лучи хедеянского светила бродили почти по самому дну, то касаясь вздрагивающих щупалец, то лаская податливые подводные лианы.
Бугго говорила как по-писаному, не делая пауз и не стесняясь красивостей. Человечек-корреспондент держал диктофон твердой рукой и время от времени озабоченно поглядывал на счетчик: хватит ли места на диске. Сама рассказчица — теперь, после того, как она заговорила, — интересовала его мало.
Аварию она описала как тишину, как предательство, как миг ошеломляющей боли. А затем потянулись долгие одинокие часы на обломках слайдборда, среди бесконечного зеленого пятна. Рыбы выглядывали из пучины и смотрели на женщину круглыми, радужными глазами, и из полупрозрачных, натянутых в рыбьей насмешке — «О!» — губ выходили большие, переливающиеся пузыри.
Гираха перехватил тревожный сигнал об исчезновении женщины первым: он катался на своей водной парусной яхте «Лавинео» и находился ближе всех к месту крушения слайдборда.
…И к вечеру, в тумане жажды, не в силах вытряхнуть из страдающих волос назойливое солнце, Бугго увидела вдалеке выгнутый, как грудь танцовщика, ярко-желтый парус. Он надвигался, точно ураган, и ураганом воспринимала его женщина — там, в глубине своей растревоженной, уже больной души.
Она закрыла глаза и сразу услышала, как звонко, тонко бьется вода о дно ее погибшего слайдборда. А когда снова раскрыла их, то совсем близко были тянущиеся к ней мужские руки. И она пошла к ним — не потому, что они несли спасение, но потому лишь, что была — женщиной, а руки были — мужскими, и не было в тот миг ничего естественнее, чем погружение в твердую ласку этих ладоней…
Диск в диктофоне закончился.
— Огромное вам спасибо, — сказал корреспондент.
— Всегда рада помочь, — ответила Бугго.
Она направилась к своей койке, чуть покачивая на ходу бедрами, но, к ее великому разочарованию, ни корреспондент, ни охранник за этим не наблюдали.
* * *
Следующее утро началось с адвоката. Чернокожий, с расширенными светло-коричневыми глазами, он стоял возле силового щита, смотрел, как Бугго копошится, выбираясь из-под одеяла, и покачивался с пятки на носок от нетерпения. Она наконец отшвырнула запутавшееся одеяло ногой и села на койке.
— Вы что, всегда пялитесь на даму, пока она меняет пеньюар на платье для утреннего коктейля? — рявкнула Бугго.
Ее раздражал этот юнец. Вчера она была слишком утомлена и подавлена, чтобы осознать это в полной мере, но после ночного отдыха чувствовала себя достаточно освеженной и вполне была в состоянии устроить ему взбучку.
Она почесала шею под жестким воротником тюремной одежды.
Юнец протянул:
— Ну, вообще-то… Вообще-то правительство Овелэ снимает свое обвинение.
Бугго замерла. Насторожилась.
Адвокатишка заторопился:
— Я нарочно прибежал, чтоб вам пораньше сказать. А то — объявят в зале, вы и в обморок можете грохнуться. Я раз видел. Вам прилюдно падать, я так смекаю, будет несподручно.