— Знаю. Вот тут и лежит причина нашего с вами будущего трогательного единства: в необходимости службы и дружбы. Друг без друга у нас — ни у вас, ни у меня — ничего не получится, а вместе — очень даже может быть. Подумайте, Иосиф Виссарионович. С одной стороны, Россия никуда не делась, как никуда не делась и не могла деться необходимость ей служить. С другой стороны, кто-то должен воплощать в себе символ России, русского государства — но не я и даже не вы, а уж тем более не дурацкая аббревиатура со скобочками. По всему выходит — никак нам с вами, Иосиф Виссарионович, без наследника не обойтись.
— То есть наследник нужен не одному лишь товарищу Сталину, — с ноткой, как показалось Гурьеву, удовлетворения произнёс Сталин.
— А что же в этом удивительного, — пожал плечами Гурьев. — В этом его, если хотите, главное свойство — то, что он всем равно необходим. Без наследования, без правопреемства — и жизнь сама закончится. Нет, никак без наследника нельзя. Никак.
— Интересный у вас, Яков Кириллович, взгляд на историю, — задумчиво сказал Сталин, священнодействуя — в который раз в эту ночь — над трубкой. — Интересный. Не марксистский, совсем не марксистский, но интересный. Очень. Доходчиво излагаете. Красиво. И стройно у вас выходит — да, ничего не скажешь.
— Так ведь все эти унылые завывания о производительных силах и производственных отношениях — они ведь ничего толком не объясняют. Путают. А я — напротив, распутываю. Объясняю. И вообще, знаете: все эти «измы» — это ведь так, детская забава пытливого разума. А нам с вами друг перед другом — к чему притворство?
— Наследник, значит, — Сталин вынул изо рта трубку, осторожно, словно драгоценность, пристроил мундштук на край массивной пепельницы.
А нам с вами друг перед другом — к чему притворство?
— Наследник, значит, — Сталин вынул изо рта трубку, осторожно, словно драгоценность, пристроил мундштук на край массивной пепельницы. — Наследник. Царь.
— А хоть бы и так, — улыбнулся Гурьев. — Чем, например, товарищ Сталин от царя отличается? Только формой, но никак не существом.
— Отличается, Яков Кириллович. И вам это получше других известно. Именно существом отличается. Может быть, вы полагаете, что товарищ Сталин этого не понимает? Так вот — ошибаетесь. Понимает. Хорошо понимает. Лучше многих понимает.
— Потому и решение лежит прямо на поверхности, — кивнул Гурьев. — А название — это важно, крайне важно и крайне существенно. Но и это мы тоже придумаем. В своё время.
— А не опасаетесь, Яков Кириллович, что люди вас не поддержат?
— Люди? — Гурьев сделал вид, что задумался. — Народ творит историю в лице и руками лучших своих представителей, Иосиф Виссарионович. Роль личности в истории — тот самый камень, на котором марксизм спотыкается, падает и с треском ломает себе шею. Да зачем я вас уговариваю — вы сами убеждаетесь в этом едва ли не ежедневно. Народу нужно заботиться о хлебе насущном — а о такой ерунде, как история, ему даже думать некогда. Чувство истории, тем более, такое острое, как у вас, извините за резкость, далеко не всем присуще.
— Мне? Да, мне присуще. Как и вам.
— И мне присуще, только хвастаться тут нечем — врождёнными качествами, как умом или красотой, воспитанному человеку гордиться не пристало. Ваше, выстраданное — именно поэтому во много крат ценней.
— Значит, всё-таки царь. Ладно. Допустим, это интересно. Интересно России. Интересно, что скрывать, и лично товарищу Сталину. Да. Интересно. А есть ли у вас, Яков Кириллович, конкретные предложения? — Сталин прищурился, рассматривая Гурьева.
— Есть, Иосиф Виссарионович. Не у Якова Кирилловича — у товарища Сталина. И очень много. И что характерно — ни одного завирального, невыполнимого, невозможного. Мои друзья подадут товарищу Сталину мысли товарища Сталина, оформленные очень красиво и замечательно детально — в виде проектов постановлений и резолюций. И сами же бросятся это всё воплощать в жизнь. Строить и муштровать аппарат, рвать зубами глотки. Готовить элиту. Чистить страну. А товарищ Сталин обеспечит им возможность работать — назначит какого-нибудь троцкиста-зиновьевца, который, завывая от счастья, — облекли доверием, простили! — перебьёт всю эту троцкистско-бухаринскую, право-левую сволочь, всех этих пламенных рррыволюцыонэров, которые только горло на митингах драть горазды, а больше ровным счётом ни на что не способны. Всех этих горе-вояк, троцкистов-танкистов-кавалеристов, мечтающих затопить железным танковым морем весь мир, вместо того, чтобы строить державу. А как же социализм, как же счастье всех трудящихся, спросит Якова Кирилловича товарищ Сталин. А никак, ответит Яков Кириллович товарищу Сталину. И Яков Кириллович, и товарищ Сталин уже давно выросли, чтобы верить всерьёз в эти глупые троцкистско-бухаринские сказки. Держава — это реально. А счастье, справедливость — это миф. Оставим это товаристчу Троцкаму. Хай себе тешится. Великий Сталин выше этого. Неизмеримо выше. Великий Сталин — не узурпатор, не убийца партии, не предатель Ленина. Великий Сталин, Иосиф, сын Виссариона — великий государь, равный Ивану, сыну Василия, и Петру, сыну Алексея. Великий Сталин — созидатель и собиратель державы, строитель Великой Империи от моря Волошского до моря Жёлтого, от моря Белого до моря Чёрного, от Варшавы до Порт-Артура.
Собравший, создавший её для царя и щедро, великодушно вручивший царю — храни, царь-государь, державу русскую, не урони ни деревца, ни камушка! Как, Иосиф Виссарионович? Чувствуете себя персонажем «Фауста» Гёте?
— И это вы знаете, — покачал головой Сталин. — Удивительный вы человек, Яков Кириллович. Интересный человек. И друзья у вас такие?