Тех, кого Гурьев любил, он умел охранять.
* * *
Но всё это было потом. Сначала — была владимиро-суздальская земля, земля предков. Здесь, во Владимиро-Суздальском княжестве, находилась и вотчина князей Городецких — на самой границе с новгородскими угодьями. И Боголюбово — крошечный городок, даже, скорее, посёлок, у места, где сливаются Клязьма и Нерль, чтобы нести свои воды дальше, в медленную в нижнем своём течении Волгу. Они приехали сюда вчетвером, оставили машину и пошли пешком — смотреть церковь Покрова Богородицы. Было ещё довольно рано — около девяти утра, погода стояла изумительно ясная, тёплая и сухая — конец апреля, реки в этом году вскрылись до срока, ледоход давно окончился, сошло на нет весеннее половодье, и повсюду уже зеленела молодая трава. Они стояли, потрясённые невозможной, непередаваемой никакими словами красотой этого места, этой маленькой, без креста, церковки с белыми многоарочными порталами стен, возносящими в бледно-синее небо маленькую башенку в центре двенадцатикупольной крыши.
Стояли молча, не шевелясь, боясь произнести хотя бы слово, — и вдруг услышали:
— Ну, что? Идёмте.
Они обернулись — разом, все четверо — и увидели перед собой самого настоящего деревенского священника, — в порыжевшей рясе, даже не слишком опрятного, пожалуй, если уж как следует придираться, седого, с длинными, собранными сзади в пучок волосами, небольшого роста, сухонького и — почему-то сердитого. У Гурьева возникло чувство, что они оторвали неведомо как уцелевшего и очутившегося здесь священника от какого-то важного занятия, и он извинился:
— Не гневайтесь, батюшка. Мы сейчас уйдём.
— Куда уйдёте-то?! — безмерно удивился священник. — Куда же можно от такой красоты небесной уйти?! Обходительный какой — уйдём. Обходительный — это хорошо. А ведь рявкнешь — так человеки замертво, небось, и валятся. Ах, люди, люди… Уйдём. Ишь, какой, — уйдём. А чего ж пришли?! Пока не обвенчаетесь — не уйдёте никуда. За мной уж идите.
— А что за день сегодня, батюшка? — улыбаясь, спросила Рэйчел.
— Двадцать седьмое апреля, — машинально буркнул Гурьев.
Рэйчел посмотрела на него, как на несмышлёныша:
— Не Радуница ли?
— Конечно, Радуница, — кивнул священник, и, кажется, перестал сердиться.
Вот теперь Гурьев действительно опешил — таких случайностей не бывает. Даже он, бесконечно далёкий от всяких обрядов и ритуалов, знал — именно в этот день начинались на Руси весенние свадьбы, и кто на Радуницу не успел, тому ждать — до осени. От начала их путешествия не минуло ещё и трёх дней, решение смотреть Покровскую церковь пришло, в общем, спонтанно, и у него даже закралось подозрение — уж не Городецкий ли всё это устроил?! Да нет, нет, оборвал он себя. Я совсем спятил. Но ведь так не бывает?! Он посмотрел на Рэйчел, перевёл взгляд на детей, — и понял: бывает. И вздохнул:
— Конечно. Мы идём, батюшка.
Они — теперь впятером — осторожно ступая, перешли по неверно колышущимся мосткам на ту сторону реки, где высилась церковь. Священник, поколдовав над запором, распахнул калитку в двери, и они очутились в сводчатом зале, чьи стены немного клонились внутрь, создавая осязаемую почти иллюзию взлёта и бесконечной высоты. Здесь, здесь, подумал Гурьев, здесь и сейчас, в этой разорённой, запущенной церкви, без посторонних глаз, только для них, только для двоих, для них, ненаглядных детей — Его Детей, — что же, и правильно это, верно, уместно и хорошо.
Священник не торопился сам, но явно привык, что торопятся все остальные. Всё действо — с обручением, зажжением свечей, обходом в венцах вокруг аналоя, троекратное приложение к вину, к кресту и потрёпанному Евангелию, слова поучения и благословения — заняли от силы немногим более четверти часа. Услужливая и безупречная память подсказала, в чём священнику следует помочь, — Рэйчел удивилась и улыбнулась, а священник кивнул одобрительно, словно ожидал такого.
— Венчается раб Божий Андрей рабе Божией Дарье…
Дети, отступив от алтаря, встали от Рэйчел по левую руку. Гурьев вынул портмоне, достал оттуда пять новых купюр по десять червонцев. Свернул так, чтобы портрет Ленина оказался внутри, и осторожно положил под тяжёлую книгу:
— Спасибо вам, батюшка. Большое, огромное просто спасибо.
— Какое спасибо-то, — священник, кажется, опять удивился.
— Потом спасибо скажешь. Ваша очередь теперь.
Гурьев замер — и посмотрел на Рэйчел. А она улыбалась, улыбалась — улыбалась насмешливо: что, испугался? Я — испугался, подумал Гурьев. Фу, стыд какой. Андрей осторожно, но очень твёрдо взял Рэйчел под локоть, а Даша, оказавшись у Гурьева за спиной, толкнула его обеими кулачками в спину — сильно.
— Чего мнётесь? — с неудовольствием спросил священник. — Что ещё?
— Я вдова, батюшка.
— Её муж погиб пятнадцать лет назад, отче, — произнёс Андрей.
Священник кивнул:
— Имя какое тебе, голубушка?
— Рахиль, отче.
— Имя ветхозаветное… Иудейка ты разве? — удивился священник.
Спокойно так удивился — без примеси всего остального. О, подумал Гурьев, это стародавнее, почти забытое нынче «разьве» — с мягким таким, мягким знаком. Неужели всё это происходит — взаправду?!