— А вы мне не верите.
— Не нужно меня перебивать, — тихо, но с явным неудовольствием проговорил Сталин. — Не нужно этого делать, Яков Кириллович. Я закончу свою мысль. Да, вы, очевидно, и не агент, и не шпион — вы для этого слишком умны и слишком себя уважаете. Это, действительно, повторюсь, очевидно. Хорошо. Вернуть себе, да и не только себе, свою страну — да, это, пожалуй, достойная вас задача. От каждого — по способностям, это очень правильно, очень. Ответьте мне, Яков Кириллович, на один вопрос. Кто отнял у вас вашу страну? Большевики? Ленин? Сталин? Кто виноват? Кто должен понести наказание?
— Фамилии, явки, адреса, — Гурьев вздохнул, трагически приподнял брови. — А я, в свою очередь, спрошу вас, Иосиф Виссарионович: чего вы ждёте от меня — ответа или каких-то гарантий?
— Гарантий? — удивился Сталин.
— Ну да, — Гурьев улыбнулся. — Гарантий личной неприкосновенности, например.
Или уверений в преданности делу Ленина — Сталина. Не будет этого, Иосиф Виссарионович. Ни уверений, ни гарантий. А ответ будет. — Гурьев сжал пальцами гладко выбритый подбородок и потянул их пачки на столе перед собой новую папиросу. — Я допускаю: в это трудно поверить. Но — я не собираюсь никого обвинять. И ни с кем сводить счёты я тоже не собираюсь. Я говорю так гладко и спокойно потому, Иосиф Виссарионович, что не однажды и не одному человеку успел это объяснить. Взгляд на большевиков, как на «виноватых во всём» — до того смехотворен, что недостоин обсуждения вовсе. Вставать на чью-либо сторону — красных ли, белых ли — забава, которая взрослого человека в наши дни отнюдь не украсит. Когда виноваты все — невозможно встать на чью-то сторону. Когда виноваты все — не виноват никто. А когда никто не виноват — это значит, что все виноваты.
— Вот как, — Сталин остановился, подошёл к столу, отодвинул стул, сел. Выложил руки на стол, продолжая держать ими трубку, и, тяжело посмотрев на собеседника, повторил: — Вот как. Продолжайте, Яков Кириллович. Продолжайте. Я слушаю. Значит, по-вашему, все виноваты?
— Точно так, Иосиф Виссарионович, — все. И вы, и я, конечно же, в том числе. Поэтому сводить счёты и мстить — это сводить счёты с собой и мстить самому себе. А мы должны быть умнее. Да, большевики наворотили неведомо что, наломали дров — кто же будет с этим спорить. И ещё наломают — это уж как в России водится. Некоторые думают, будто на месте большевиков у них вышло бы лучше. А я — сомневаюсь, и сильно. И думаю, нет у нас времени на бесплодные споры о том, у кого вышло бы лучше — у белых без красных или у зелёных без синих. Двести лет русское общество боролось с самодержавием, и не было в этой борьбе ни правды, ни смысла, — ни с чьей стороны. Правда в том, что борьба эта закончилась взаимным уничтожением — то есть единственным, чем и могла закончиться такая борьба. Зло невозможно победить добром — только другим злом, под именем добра успешнее вербующим себе сторонников. И теперь, когда не осталось уже ни красных, ни белых, всё придётся начинать сначала. Россию. Империю — ибо Россия рождена империей и обречена ею быть на вечные времена. Но если вы думаете, будто я пришёл мирить остатки красных с ошмётками белых — вы опять ошибаетесь. Это произойдёт само собой, но несколько позже. Хотя, конечно же, не без усилий с моей стороны.
— Вы любите говорить загадками, Яков Кириллович, — покачал головой Сталин.
— А товарищ Сталин не любит загадок, — подхватил Гурьев. — И в этом я товарища Сталина очень хорошо понимаю. К сожалению, всего сразу без всяких загадок я рассказать не могу. Нужна соответствующая подготовка. И мне, и товарищу Сталину.
— А вы начните, Яков Кириллович, — мягко посоветовал Сталин. — Времени, как я понимаю, достаточно, а мысли свои вы чётко, легко излагаете, прямо слушать приятно. Вот, о борьбе русского общества с самодержавием — очень, очень здравая мысль.
— Да что ж в ней такого особенного? — удивился Гурьев. — Обыкновенная мысль, естественная, можно сказать. Помните, Иосиф Виссарионович, был такой царь — Пётр Третий? Тот, что изволил даровать «Указ о вольности дворянской». Этим указом родил прусский капрал не больше, не меньше, как русскую интеллигенцию. То самое «общество». Родил литературу с поэзией и музыку с живописью — и забил первый, можно сказать, гвоздь в гроб Российской Империи. Нет, нет, это не Фридрих его надоумил, — отнюдь. До такого иезуитского способа уничтожить Россию и сам господин Лойола [39] не додумался бы.
Такие фортели, поверьте, только случайно в голову приходят, а если и нашёптывает их кто — так это не люди, а бесы, которым человеческая природа куда лучше, нежели нам самим, известна. Вы следите, Иосиф Виссарионович? Это ведь интеллигенция развоевалась — «служить бы рад, прислуживаться тошно». Создайте мне условия для службы, а я ужо подумаю — соизволить мне вам послужить или того, лучше в Париж, к кокоткам. Прежде о Париже и в ум не взбрело б — некогда, службу государеву справлять надобно. Но вышла вольность по указу безмозглого царя, коему наплевать было на Россию, и — пожалуйте бриться. И началась война с проклятым царизмом — в первую очередь за то, чтобы означенную «вольность» отменить не умудрились. Только самые совестливые из них задумывались: как же так — нас, дворян, от тягла избавили, а народишко — ещё пуще в ярмо запрягли? Несправедливо — надо, значит, и народ освободить. Освободить — да вот только не от себя самих, отныне бессовестных дармоедов, а от государства, от России, освободить. Вот куда их вольность вывернулась, вот как осознали они свободу. Вот кому Россия, государство, империя менее всего требовалась. А большевики — это, Иосиф Виссарионович, не причина, а следствие. Сначала — Чацкий с Печориным, потом — Базаров с Верой Павловной, а там уж и до Ленина с Троцким рукой подать. Но вот Иосиф Виссарионович Сталин — это уже явление совершенно иного порядка. Именно поэтому я тут у вас и сижу. В первую очередь потому, что сталинская партия — это не партия в политическом смысле слова. Это форма государственной службы. Но — заметьте, Иосиф Виссарионович: ведь служить не хотят. Получать, как за службу, очень даже желают, а вот служить готовы буквально единицы. Дворянской служилой закваски, что от Рюрика до Петра ставилась, хоть на полтораста лет хватило, а этих — без закваски — и на год не хватает. А что будет без Сталина — и вовсе представить страшно.
— А вы знаете, как это исправить.