— Двадцать лет обещал. Обещал? Обещал. А — не получается. Да?
— Я не Бог. И ты это знаешь лучше, чем кто-нибудь ещё. В тридцать девятом был первый звонок. Это — второй. Третий может быть последним. Это всё, что я знаю.
— Значит, надо вставать.
Сталин медленно выпростал руку из-под одеяла, откинул его:
— Помоги.
У Гурьева дёрнулось веко — но он подчинился. Сталин сел на кровати — нахохлившийся, как простуженный воробей. Ангины мучили его всю жизнь — и в детстве, и позже. Теперь — навалилось всё вместе: ещё и удар впридачу. Так, что Гурьев подумал: всё, конец. Но — нет, ещё, видимо, не время. Ещё повоюем. Придётся. Он знал — ангина даёт осложнения на сердце, и честно сказал об этом Сталину. Тот ничего не ответил — сил не было отвечать, только веки прикрыл. А сейчас — вот, даже сидит. Может, выкарабкается?
Сталин кивнул, словно в ответ на его, Гурьева, невысказанный вопрос. И повторил:
— Работать надо. Городецкий где?
— В Москве.
— Позови. И мальчика позови, хочу с ним ещё поговорить. Всё, иди. Мне надо работать.
— Надо людям что-то сказать, Иосиф Виссарионович.
— Я знаю. Напишу, потом скажу. Иди. Этим что сказать — придумай. Вечером приезжай. Посмотришь, что напишу, подумаем ещё, вместе. Завтра — последний день. Больше тянуть нельзя.
— Верно. Нельзя.
— Немцы где?
— Бои под Минском.
— Верно. Нельзя.
— Немцы где?
— Бои под Минском.
— Далеко?
— Близко.
— Всё. Иди.
Когда дверь за Гурьевым закрылась, Сталин, закряхтев совершенно по-стариковски, поднялся и подошёл к столу. Тяжело, с усилием отодвинул кресло, сел. Посмотрел на трубку, но курить не стал — когда болел, курить почему-то не хотелось ни капли. Повернул выключатель настольной лампы — хотя было уже светло. И положил перед собой лист плотной, чуть желтоватой бумаги.
«Братья и сестры! Сограждане! Товарищи! Воины нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!»
Это получилось легко. Сталин положил перо на стойку прибора, провёл пальцами по подбородку — щетина отросла и раздражала. Братья и сёстры. Столько сил, столько лет, столько крови — неужели напрасно всё?!
«Вероломное военное нападение гитлеровской Германии на нашу Родину, начатое 22 июня, — продолжается. Несмотря на героическое сопротивление нашей Армии, несмотря на то, что не одна дивизия врага, десятки, сотни его танков и самолётов уже разбиты и нашли себе могилу на полях сражений, враг продолжает продвигаться вперед, бросая на фронт новые силы. Гитлеровским войскам удалось пройти десятки километров по территории нашей страны, захватив города и районы, промышленные предприятия, запасы топлива и железнодорожный состав, автомобили, технику, вооружение. Гитлеровская авиация расширяет районы действия своих бомбардировщиков, подвергая бомбардировкам Оршу, Могилев, Смоленск, Киев, Одессу, Севастополь. Над нашей Родиной нависла небывалая опасность»…
Бегут. Бегут. Почему? Из-за него? Колхозы им не по нраву? Советская власть? Нет. Не только в этом дело. Не понимают, что это за война. Что это — совсем не такая война, как прежде. Что теперь — не убежишь, не спрячешься. Слова. Надо такие найти слова, чтобы поняли. Все поняли. Каждый. Чётко, ясно, коротко. Раз и навсегда.
«Как же случилось, что часть нашей территории оказалась все же захваченной гитлеровцами? Все мы задаём себе сегодня этот вопрос. Необходимо признать, что нападение гитлеровской Германии на нашу Родину произошло при выгодных условиях для немецкой армии и невыгодных для нашей. Войска Германии, как страны, ведущей войну, были уже целиком отмобилизованы, и 170 дивизий, брошенных Германией против нашей страны и придвинутых к её границам, находились в состоянии полной готовности, ожидая лишь сигнала для выступления. В условиях современной манёвренной войны, когда механизированные дивизии и танковые клинья проходят за короткое время десятки километров, а скоростная авиация мощно и точно бомбит позиции войск, места их сосредоточения и населённые пункты, вскрывая заградительные фронты и оборонительные линии, нарушая дорожное сообщение, связь и снабжение, стратегическая инициатива, находящаяся в руках армии, наносящей первый удар, фактор внезапности, имеют огромное значение. Принятое руководством СССР решение оставаться до конца верными Пакту о ненападении и Договору о взаимной торговле, заключённым с Германией, и не наносить первого, упреждающего удара для того, чтобы не становиться на путь вероломства, путь агрессора, оказалось ошибочным. В тот момент, когда вся глубина и трагические последствия такой ошибки стали для руководства страны очевидными, были приняты безотлагательные и беспрецедентные меры для её исправления. К сожалению, время, необходимое для того, чтобы эти меры оказались полностью успешными, было упущено».
Он снова отложил перо, откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Что же — получается, Гитлер его, Сталина, обманул? Нет, не обманул.
Это не обман — это безумие. Через десять недель не будет дорог, и танки с узкими гусеницами не смогут двигаться быстрее пехоты. Пятнадцатого. Все говорили — пятнадцатого. Да он и сам знал: пятнадцатое июня — последний срок. Начинать кампанию даже неделей позже — чистое безумие. А он, Сталин — не безумец. Не Гитлер. Он умеет считать. Он всё правильно посчитал. И — просчитался. Не учёл, не понял — одного. Что Гитлер — безумец. Вот в чём всё дело. Так просто?
«Могут спросить: как могло случиться, что Советское правительство пошло на заключение пакта о ненападении с такими извергами рода человеческого, как Гитлер, Риббентроп и вся их бандитская шайка? Не была ли здесь допущена со стороны нашего правительства ошибка? Конечно, нет! Пакт о ненападении есть соглашение о мире между двумя государствами. Заключить именно такой пакт предложила Германия СССР в 1939 году. Могло ли правительство СССР отказаться от такого предложения? Очевидно, что ни одно миролюбивое государство не может отказаться от мирного соглашения с соседней державой, даже если во главе этой державы стоят такие изверги и людоеды, как Гитлер и его преступная клика. Что же выиграли мы, заключив с Германией пакт о ненападении? Мы обеспечили нашей стране мир в течение полутора лет и возможность подготовки своих сил для отпора — война могла начаться в сентябре 1939 года, когда готовность СССР к войне была ещё ниже, чем сегодня. Это выигрыш для СССР и проигрыш для гитлеровской Германии.