— Вот как. Интересно. Что же это за предпосылки?
— Это наука, Иосиф Виссарионович. Кибернетика. Общая теория управления. Автоматизация не только производства, но и управления. Теория управления информацией. Огромные, величиной с дом, вычислительные машины. Как всё, созданное человеком на замену природным, божественным, если хотите, инструментам, это выглядит комично и нелепо — пыхтит, гремит, дымит, жрёт электричество и время от времени ломается — но это работает, и постепенно, через каких-нибудь тридцать лет, на месте товарища Сталина будет стоять вычислительная машина размером с тумбочку. У тумбочки не будет ни любви, ни ненависти, она просто будет знать — кого, куда и когда поставить, откуда передвинуть и кем заменить. Но сейчас у нас нет такой тумбочки. Зато сейчас у нас есть товарищ Сталин. Заметьте, я назвал срок. Тридцать лет. Это больше, чем сможет прожить товарищ Сталин при самом благоприятном стечении обстоятельств. Товарищу Сталину нечего опасаться — у него впереди просто уйма времени. И уйма дел. Я вижу, что вы мне — не то, чтобы не верите. Сомневаетесь, что такое возможно. Вы ведь этого не знали, Иосиф Виссарионович. Только честно.
— Нет. А откуда это известно вам, Яков Кириллович?
— Мне известно множество вещей, кроме этого, Иосиф Виссарионович. Потому что я хочу получить назад свою страну. А для этого я должен знать невообразимое количество вещей. И должен вам помогать. Не исполнять слепо вашу волю, что весьма недальновидно, поскольку я умею предвидеть, — прошу простить за этот невольный каламбур, — а помогать. Вам нужна помощь. Я стану вам помогать. И это будет мне в радость. Будет приносить мне огромное, ни с чем не сравнимое удовольствие. Ведь я знаю в деталях, как должна выглядеть моя страна, когда вы мне её вернёте, а вы — нет. И если я начну вам это объяснять — вместо того, чтобы с вами вместе это делать — мы поругаемся, и ничего хорошего у нас не выйдет. Ни вместе, ни по отдельности. Ведь человек начинает получать от власти настоящее удовольствие только тогда, когда понимает: результат его усилий будет вечным.
Ведь человек начинает получать от власти настоящее удовольствие только тогда, когда понимает: результат его усилий будет вечным. А иначе — это пустая трата времени и сил. И когда вы увидите, как меняется ваша моя страна — конечно, не сразу, первые, самые первые, самые робкие, изменения проявятся года через три-четыре — вы войдёте в настоящий раж и вкус. Вам так понравится работать со мной, что при одной мысли обо мне на вашем лице начнет играть улыбка. И люди вокруг перестанут в ужасе таращить зенки, а станут смотреть на вас. И вам это тоже понравится.
— Всё же вы очень смелый человек, Яков Кириллович, — Сталин возобновил свой «маятник», ступая по-прежнему неслышно, прижимая к боку левую руку с трубкой. — Да, очень смелый. Даже если вы не боитесь, — всё равно. Трус не может говорить такое товарищу Сталину. Откровенно предлагать товарищу Сталину, — товарищ Сталин, я буду вами манипулировать, и вам, товарищ Сталин, это будет нравиться, — Сталин посмотрел на Гурьева так, словно удивляясь его безграничной наглости. — Надо, что ни говори, быть для этого смельчаком.
— Да, — вздохнул опять Гурьев, уже почти раздражаясь от невозможности дышать полной грудью в этом помещении. — Я не зря не стал записываться к вам на приём, Иосиф Виссарионович. В этом случае вы не говорили бы ни слова, — и я выглядел бы совершенным идиотом. А сейчас я немного сбил вас с панталыку — и в результате вы хоть как-то реагируете. Это радует. А с чего же вы решили, будто я собираюсь вами манипулировать?
— Разве только что вы предложили не это?
— Конечно же, нет. Я всего-навсего предложил — иногда, когда будет необходимо, — говорить вам правду. Потому что вам уже начали врать. И будут врать ещё больше — тем больше, чем дальше. Чем больше вы будете стрелять этих подхалимов и карьеристов, тем изворотливее и изощрённее они будут учиться вам врать, мешать правду с ложью, подтасовывать, передёргивать, напускать статистического тумана и опутывать верноподданной паутиной. Так устроен человек — он приспосабливается даже к тому, что товарищ Сталин может в любую минуту его убить.
— Вы думаете, я этого не знаю?
— Вы можете сколько угодно знать об этом, Иосиф Виссарионович, но у вас нет способа от этого защититься. Вы не можете летать по воздуху, быть невидимым, слушать всё, что говорят и читать всё, что пишут. Вы не можете бесконечно множить контролёров и проверяющих, потому что у них тоже возникают потребности, интересы, групповщина и прочее. Вы в тупике, Иосиф Виссарионович. Я это уже вижу. Вы тоже видите, но не хотите признать, что в этой самой точке приходит конец вашему могуществу. Я повторяю — это тупик. И в рамках усовершенствования системы выхода нет. Вообще нет.
— А вы, значит, знаете выход.
— Да. Знаю. Правда, об этом пока ещё очень рано заводить речь. Более чем преждевременно. Эта система ещё поработает — ровно столько, сколько продлится ваша жизнь, Иосиф Виссарионович. То есть довольно долго. Но в рамках этой системы придётся пестовать ростки новой — иначе всё рухнет. — Гурьев, чтобы не играть незавидную роль пассивного курильщика, вытянул из пачки на столе новую папиросу, и закурил. — Это чепуха — якобы, Ленин оставил вам в наследство великое государство. Ленин оставил вам в наследство разорённую страну. Начатые Александром Вторым реформы забуксовали и остановились. Это привело к катастрофе — сначала пятого года, потом — четырнадцатого, а потом — семнадцатого. В России нужно было начинать всё с нуля. С самого начала. Это очень интересно, но очень трудно.
Вы понимаете, людей очень трудно заставить делать то, что им не хочется. Выход очень прост: заставьте их делать то, что им хочется. И вы получите не просто власть — вы получите власть в великой стране. Существуют инструменты, которые позволят вам это сделать. Нужно лишь устранить одно-единственное препятствие.
— Только одно, — усмехнулся Сталин.