— Вам придётся немало постараться для этого, падре. Пообещайте вернуть Одигитрию туда, где ей положено находиться, — не сейчас, но немедленно, как только я напомню вам о необходимости сделать это.
— Где положено? — осторожно спросил понтифик. — Где?
— В иконостасе Софийского Собора в Константинополе, естественно, — усмехнулся Гурьев. — Как вы могли подумать, падре, что я заведу речь о частной коллекции какого-то английского аристократа?! Неужели я произвожу такое жалкое впечатление?
— Вы… не шутите?!
— Разве такими вещами шутят? — удивился Гурьев. — Неважно, во что я верю или не верю. Неважно, во что верите или не верите вы. Есть время и место, падре. Об этом следует помнить.
— Клянусь, — понтифик осенил себя крестным знамением. — Клянусь. Клянусь завещать это своему преемнику втайне от всех, кто может попытаться этому помешать.
— Клянусь. Клянусь завещать это своему преемнику втайне от всех, кто может попытаться этому помешать. Что ещё?
— Я хочу навестить Урхельского епископа и сообщить ему о кое-каких планах моих друзей. Я хочу, чтобы он понимал — я всё равно сделаю так, как мне нужно, но при этом у него есть отличная возможность сохранить со мной и моими друзьями безоблачные, более чем приятельские отношения. Подробности вы узнаете — в своё время.
— Как мне сообщить ему о вас?
— Скажите, что его навестит человек с серебряными глазами.
Заглянув Гурьеву в лицо, понтифик содрогнулся и отвёл взгляд:
— Ужасно. Невероятно. Неужели это… Такое… возможно?
— Возможно ещё и не это.
— Хорошо, — по-прежнему избегая снова встречаться с Гурьевым взглядом, кивнул понтифик. — Я сделаю это утром, не откладывая.
— Благодарю. И, падре: мне очень хотелось бы узнать, где мальтийские рыцари спрятали то, что ищут мои противники: а именно, — какую дверь открывает моё кольцо. Если получится узнать, что они спрятали — это было бы просто отлично.
— Этого я не могу вам обещать, — в сомнении покачал головой Пий Одиннадцатый. — Я приложу все усилия, но мальтийцы умели прятать концы в воду.
— Я знаю. Мне достаточно вашего слова в том, что вы будете стараться.
— Как я найду вас?
— Подумайте обо мне, — улыбнулся Гурьев. — А потом свяжитесь с японской миссией — в любой стране — и скажите, что у вас есть новости для Хатимана. Они найдут способ передать мне известия от вас — гораздо быстрее, чем это в принципе возможно.
— Ну, теперь я уже вообще ничего не понимаю, — понтифик снял очки и снова надел их. — Хатиман — это вы?!
— Многие думают так, и я вовсе не тороплюсь их разубеждать. Хатиман — это бог-кузнец.
— Ах, так это… — понтифик покосился на меч в его руках.
— Есть и более веские доказательства, — кивнул Гурьев. — Если вы когда-нибудь увидите рядом с собой большого беркута — не удивляйтесь, хотя он очень большой. А когда у вас возникнет очень странное, прямо-таки пугающее ощущение, что беркут каким-то непостижимым образом похож на меня — не бойтесь и не удивляйтесь тем более.
— Беркут?!? — переспросил понтифик. — Вы сказали — беркут?! Орёл?!
— Да, — кивнул Гурьев. — Тот самый, с вашего герба, падре.
— Так не бывает, — без улыбки посмотрел на него понтифик.
— Чтобы человек оборачивался геральдической птицей? Конечно, нет. Это антинаучный бред, недостойный не только обсуждения, но даже и упоминания иначе, кроме как в шутку.
— Вам никогда не говорили, что вы — сумасшедший?
— Меня постоянно пытаются убедить в этом, но ничего не выходит.
— Да. Было бы удивительно, если бы кому-нибудь так повезло… Будем считать, мы и об этом договорились.
— Когда к вам обратится человек, который покажет вам вот это, — Гурьев положил на стол жетон, — я хочу быть уверен, что вы поможете этому человеку, или этим людям, всем, чем можете.
Они не потребуют у вас слишком много или того, на что вы не способны — но то, что вы сможете, вы сделаете до самого последнего предела. И эта маленькая вещица напомнит вам утром о нашей беседе и послужит зримым и осязаемым доказательством того, что всё происходящее сейчас — не ночной кошмар.
— Хорошо, — медленно кивнул понтифик, рассматривая жетон с изображением креста и сокола. — У меня тоже будет к вам просьба… я даже не знаю, как правильно к вам обращаться.
— Называйте меня Сантьяго, — улыбнулся Гурьев. — Я прибыл в Рим под этим именем — пусть так и будет. Я слушаю, падре.
— Хорошо, синьор… Сантьяго, — понтифик осторожно положил жетон обратно на стол. — Надо же, я только сейчас осознал, что всё это время мы беседовали по-итальянски… Я не уверен, что мы справимся со всем до того, как я предстану перед Господом. Поэтому прошу вас: когда мой преемник будет уже совершенно непоколебимо убеждён, что читает завещание окончательно выжившего из ума старика, дайте ему понять, что он — точно такой же окончательно выживший из ума старик.
— Обещаю, падре, — серьёзно кивнул понтифику Гурьев.
Лондон. Октябрь 1934 г.
Guardian. Переворот в Пиренеях (фрагмент)
Париж, 17 октября 1934 г. Ещё не улеглось эхо страшного преступления в Марселе, унесшего жизни короля Югославии Александра и министра иностранных дел Франции Луи Барту, как у французского правительства появилась новая головная боль: крошечное княжество в горах, на границе с Испанией — Андорра. Как стало известно, на следующий день после марсельской трагедии, в среду 10 октября, в столице княжества группа военных-кондотьеров, возглавляемая неким Константином Полоцофф, предположительно — бывшим русским офицером, захватила ключевые пункты столицы княжества и при полной поддержке Совета Долин провозгласила суверенитет Андорры от Французской республики и Испании. Через четыре дня, в воскресенье 14 октября, состоялась коронация «Великого Князя Андорры Константина Первого».