— Ничего, — продолжая улыбаться, заверил старика Гурьев. — Совершенно ничего, уверяю вас, мистер Милрайс. Я чувствую себя совершенно дома, и меня это радует.
— Сварить вам кофе? — проворчал ювелир. — Будете совсем как дома. Между прочим, в этой стране никто не умеет лучше меня чинить часы и варить настоящий тунисский кофе. Это же англичане. Они могут только выгонять из него пену. Ничего не понимают совершенно — а тем более, как надо варить кофе. Хотите?
— Хочу, — кивнул Гурьев. Наверное, Бог иногда всё-таки заглядывает на Землю, решил он. Ну, редко, конечно, и так — одним глазком. Но… — Очень хочу. Спасибо. Можно задать вам вопрос?
— Ну, задайте.
— Тот молодчик от Ротшильда, — вам не захотелось узнать, зачем он приходил?
— Затем же, за чем и все остальные ко мне приходят. Вы вот, например, — зачем? — Милрайс вдруг уставился на Гурьева: — А что, это как-то связано?!?
— Что?
— Графиня?! И Ротшильд?!
— Связано, — заявил Гурьев, не испытывая ни малейших угрызений совести по поводу своих умозаключений и стремления познакомить с ними ювелира. — Связано. Не знаю, как, но знаю, что связано.
Милрайс горько вздохнул и поднялся:
— Посидите, это недолго — кофе сварить.
Когда старик вернулся с двумя высокими чашками кофе, запах которого мог сбить с коня самого Салах-ад-дина, Гурьев достал изображение кольца и положил перед ювелиром:
— Хотелось бы стать счастливым обладателем хорошей копии.
Милрайс не спеша отхлебнул кофе, аккуратно поставил чашку обратно на поднос и извлёк из кармана своего необъятного жилета лупу. Он долго разглядывал рисунок, потом чуть отодвинул его в сторону. Подняв на Гурьева взгляд, сказал с ноткой уважения в голосе:
— Очень подробный рисунок. А что же, оригинала нет? Утерян?
— Украден, мистер Милрайс, — вздохнул Гурьев.
— Ага, — кивнул старик. — Хорошо, что сообразили зарисовать. Такие вещи, юноша, надо хранить, как зеницу ока, и если кому и показывать, так только в виде рисунков и фотографий.
— Каких — таких?
— Это итальянская работа, пятнадцатый век, самое позднее — начало шестнадцатого. Авторского клейма не вижу. Значит, это кто-то очень известный. Не исключено, что и сам Челлини.
— Да, мне говорили об этом.
— Ага, — повторил ювелир, снова с интересом посмотрев на Гурьева. — Вот этот узел конструкции мне не очень понятен, — Милрайс обвёл ногтем место под «короной». — И огранку художник изобразил, прямо скажем, схематично. Для ювелира, конечно…
— Я могу переизобразить для вас более подробно, если вы находите это важным, — улыбнулся Гурьев. — Я понимаю, что камень является центральным элементом, но не думал, что для сыщиков, на которых это изначально было рассчитано, детали огранки имеют большое значение.
— А как же тогда?!.
— Ничего, я по памяти, — скромно потупился Гурьев.
— Давайте, — без всякой паузы согласился ювелир. — Что вам нужно? Бумага, грифель — какой твёрдости?
— «НВ» будет в самый раз, — предположил Гурьев.
— Идёмте внутрь, здесь неудобно. Нет, погодите.
Старик направился к двери в магазин и решительно вывесил на ней табличку «CLOSED».
Пока Гурьев рисовал, Милрайс сидел рядом, как пришпиленный, не отрывая взгляда от бумаги, на которой постепенно возникало изображение огранённого камня. Несмотря на то, что Гурьев был совершенно уверен в своей зрительной памяти, некоторые замечания ювелира оказались более чем кстати. Заодно Гурьев попытался изобразить и сомнительный узел «короны».
— Очень хорошо, — произнёс ювелир, аккуратно складывая результаты гурьевских усилий. — Зайдите через десять дней. Камня я, конечно, так быстро не найду, да и стоить он будет целое состояние. Кроме того, судя по огранке, она имела целью выявить какие-то детали структуры, которые невозможно с уверенностью повторить, даже если исходный изумруд будет нужной чистоты и размера. Трудность ещё и в том, что самые незначительные примеси могут играть совершенно уникальную роль — неповторимую в самом прямом смысле этого слова. Я сделаю страз. В общем, десять дней.
— А нельзя как-нибудь пораньше, мистер Милрайс? Я готов компенсировать даже неустойки по срочным заказам, если это важно.
— Эх, молодёжь, — горько вздохнул ювелир. — Учить вас ещё и учить. Запомните, юноша: деньги — говно. Единственное, что ценно — это слово мастера. Если уж вам трудно такое понять, постарайтесь для начала хотя бы просто запомнить!
— Извините, — не на шутку смутившись, пробормотал Гурьев. — Я постараюсь.
— Ладно, ладно, — тронутый его искренностью, буркнул Милрайс.
— Ладно, ладно, — тронутый его искренностью, буркнул Милрайс. — Кланяйтесь за меня графине. Пусть выздоравливает поскорей. Может, я ещё успею порадовать её какими-нибудь мелочами, которые так любят все женщины на свете… Этот старый дурак, её дворецкий — он ещё не помер, не дай Бог?!
— Старина Джарвис в полном порядке, мистер Милрайс.
— Ну, так передайте этому идиоту: если он ещё раз сломает мне эти часы своей хозяйке, я тоже сломаю ему шею!
* * *
Удивление Гурьева было искренним и неподдельным, когда Милрайс ровно через десять дней выложил перед ним на заботливо подстеленную бархатную салфетку не одно кольцо, а два: