— И отпустить вас? — Гурьев улыбнулся. — Нет, это будет очень уж однобокая справедливость. Так не получится. Слушать будете или желаете дальше пикироваться?
— Давайте, говорите.
— Говорю. У вас внутри — не знаю, где, в мозгу, скорее всего, а может, и не только — находится существо, которое неизвестным науке способом очень сильно влияет на ваши решения, особенно по важным, основополагающим вопросам. Когда вы стреляли в моего друга, когда по вашему приказу сначала убили одного, а потом пытались убить другого близкого мне человека, возможно, во множестве других ситуаций, — это существо определяет ваши приоритеты и формирует пространство решений. Оно очень узкое, это пространство. Как правило, диапазон лежит между «убить» и «убить немедленно». Это очень плохо, Виктор. Очень.
— Я — стрелял в вашего друга?!? Вы с ума сошли…
— Отнюдь, — вздохнул Гурьев. — Мой друг — беркут.
— Так это…
— Да. Я пытался намекнуть вам, что есть вещи, с которыми не стоит заигрывать. Но, видимо, было уже поздно. Итак — вы мне попытаетесь поверить или нет?
— Я знаю, что сумасшествие может быть заразным… мистер. Но… Конечно же, я вам не верю. Это… Это бред. Что же касается убийств — я тем более не понимаю, о чём…
— Ну, как скажете, — пожав плечами, перебил Гурьев. — Моё дело маленькое — предупредить. Тогда сразу переходим к вопросам, — он вытащил другой шприц. — Сейчас я введу вам препарат, который несколько подавляет волю, и мы…
— Погодите.
— Да?
— Я вижу, что вы — человек с принципами. Я тоже. Так давайте…
— Это скучно, барон, — ласково сказал Гурьев, вставляя горлышко шприца в отверстие венозного катетера и осторожно поддавливая поршень. — Не бойтесь, это не больно. Ну, вот. Теперь подождём минут пять — и, как говорится, помолясь.
Тело Ротшильда опять напряглось и с неимоверной силой задёргалось — правда, амплитуда была очень мала. Всё-таки надёжно зафиксирован, подумал Гурьев. Надо же, какая воля к жизни у нашей зверюшки. Впрочем, ничего удивительного.
— Ты убьёшь его, и тебе придётся выйти, — спокойно сказал Гурьев. — Это займёт около трёх суток, но я подожду. За это время сюда не зайдёт ни один человек, в которого ты сможешь войти. А потом я убью тебя. Подумай хорошенько. Мозгов у тебя нет, но чем-то же ты пользуешься для обработки информации. Но ты поразительно, просто неимоверно туп. Это меня очень смешит.
— Ооотпуссссстиииииииии…
Гурьев решил проверить идею с именами, которую «прокручивал» с того момента, как обеспокоенный священник закричал на него:
— Назови моё имя.
— Яааааааа… нннееееее… могууухххх…
— Может, хватит? — скучающе спросил Гурьев. — Надоело, ей-богу. Назови моё имя.
— Ардзаа… Меннняааа… Ардзаа.
— Моё имя. Моё.
— Я… не… могу… — слова выходили из гортани лежащего человека с трудом, как будто тот, кто выталкивал их, стремительно терял силу.
Моё.
— Я… не… могу… — слова выходили из гортани лежащего человека с трудом, как будто тот, кто выталкивал их, стремительно терял силу.
— Боишься, — кивнул Гурьев. — Назови моё имя. Моё имя. Я хочу слышать, как ты произносишь его. Говори. Моё имя. Моё — имя!
— Нннеееееееттт…
— Моё имя.
— Ззззааа… Зззааааа… Нннеееееетттт…
— Тогда убирайся.
Близнецы на миг усилили вибрацию, но тут же притихли — вибрация не пропала, но стала значительно слабее. Вот так, подумал Гурьев. Вот так. Ротшильд открыл глаза и посмотрел на Гурьева мутным взглядом:
— Где… Где я?
— Дубль два, — улыбнулся Гурьев. — Весь вечер на манеже — одни и те же. Ваш квартирант почему-то говорит по-английски. Интересно, а по-русски он может? Вы знаете русский, Виктор?
— Н-нет…
— А как же вы общаетесь с вашими друзьями из Коминтерна?
— Немецкий… Английский…
— Ну, транслируйте ему: я хочу в следующий раз услышать какой-нибудь другой язык, а то английский за последнее время мне неимоверно надоел. Кстати, а этот господин, который вас завербовал, — Арнольд Дейч, он же Стефан Ланг, — на чём он вас развёл, Виктор? На любви барона и миллионера к несчастным оборванцам? Что он мог предложить вам в обмен на ваше сотрудничество? Да ещё такое активное — не просто позволить симпатизировать и оплачивать фокусы, а даже — вербовать неофитов. Что же? Должность председателя Всемирного банка Коминтерна?
— Я не знаю, о ком — и о чём — вы говорите.
— А вот мистер Дейч знал. Знаете, Виктор, вы оба — и этот вечный, вроде меня, скиталец, сын словацкого учителя, и вы — сумели, в общем, меня удивить. Единственное, чего я не могу понять: что у вас может быть общего? Или вы думаете, ваши контакты трудно было отследить? По-моему, только тупые ослы-педерасты из британской разведки могли не заметить, что вы оба тут под самым носом у них вытворяете. Так что же у вас общего? Вы мне не расскажете?
— А этот — как вы его назвали? — этот господин — он вам ничего не рассказал?
— Нет. Он продемонстрировал такое стремление воспарить к мировой революции, что пришлось его слегка… гм… заземлить. А то ведь буйные кембриджские идеалисты просто переключились бы с вашего канала связи на его. А это весьма не душеполезно. Весьма.
До Дейча-Ланга Гурьев пока не добрался, но Ротшильду не следовало об этом знать. Тем более, это скоро произойдёт, подумал он. Мои псы войны голодны, им нужно научиться охотиться. И — без Дейча охота на кембриджский кружок юных «сицилистов» могла не состояться, а этого допускать было ни в коем случае нельзя. Ни упускать этих золотых мальчиков, ни сдавать их секретной службе Гурьев вовсе не собирался.