— Запускай.
Что это с ним такое, обеспокоился Гурьев. Спятил, что ли, от счастья, великий вождь?
В кабинет, кивая Гурьеву, как старому знакомцу, входили — один за другим — члены Политбюро, здоровались со Сталиным — а тот молчал, глядел своим неподъёмным взглядом, — и молчал. Возникло некоторое замешательство, и все услышали тихий голос Сталина:
— Встаньте. Вон там. Встаньте. — И мундштуком трубки показал, где им всем встать.
Растерянные, даже напуганные непонятным сталинским поведением, члены Политбюро сгрудились у края ковровой дорожки. Сталин тяжело выбрался из-за стола и подошёл к ним.
— Я сказал — встаньте. Встаньте ровно. Товарищи.
Гурьев едва не дёрнулся — с такой неприкрытой издёвкой прозвучало из уст Сталина это слово. Да что происходит, ещё больше забеспокоился Гурьев. Он, конечно, очень надеялся, да что там — был уверен, что Сталин будет в восторге от «детей». Но такой вот реакции он, конечно, не ожидал.
Сталин молча прохаживался перед выстроившимися, как солдаты на параде, членами Политбюро. Молотов. Маленков. Хрущёв. Каганович. Жданов. Ворошилов. Останавливался перед каждым, подолгу смотрел в лицо, пока человек, тянувшийся перед ним, не становился серым или сизым от ужаса.
Уроды, думал Сталин. Уроды. Страшные. Противные. Брюха висят. Ноги кривые. Рожи обрюзгшие. Пьяницы. Обжоры. Глазки свиные. Поросячьи глазки. Уроды. Смотреть противно. Уроды. Дерьмо. Ненавидят Сталина. Ненавидят. Ждут — не дождутся, когда сдохнет Сталин. Мечтают — всё продадим. Скорей, думают, скорей. Сами без Сталина — никто. Нули. Ничтожества. Быдло. Прав, прав. Всех убью. Уничтожу. Мразь. Убийцы. Враги. Магис деда матхар, шен хлео, могитхар, набитхваро, магра гамабразе, дедас могитхан. Раздавлю. Уничтожу. Яшка. Дурак. Васька. Дурак. Нерусь. Нацмены. Полукровки. Жиды. А этот. Андрей. Андрюша. Русский мальчик. Русский. Отчество какое странное — Вениаминович — не подходит ему. Совсем не подходит. Иосифович лучше. Тоже библейское. Ничего. Наследник. Будет Иосифович. Хорошо. Девочка красивая. Мальчик красивый. Стройный, высокий. Дети красивые будут. Храбрый. Да. Какой храбрый, а?!. Молодец какой. Восемь фашистских самолётов сбил. Восемь фашистских асов. Подводную лодку потопил. Фашистскую. Целую подводную лодку. Героя надо дать. Нет, нельзя. Может Сталин царя наградить? Или не может? Не знаю.
Подводную лодку потопил. Фашистскую. Целую подводную лодку. Героя надо дать. Нет, нельзя. Может Сталин царя наградить? Или не может? Не знаю. Что, Гитлер? Съел?! Нет у тебя ничего. Ничего нет. А у Сталина есть. Всё есть. В глаза смотрит. Смелый. Честный. Не боится. Как отцу смотрит. Да. Сын. Наследник. А этих — всех убью. Всех.
Сталин опять издал это тихое, жуткое утробное рычание — и улыбнулся, увидев, как отшатнулись «соратники». Он снова прошёлся вдоль шеренги «вождей», снова смерил каждого взглядом, от которого можно было прикуривать:
— Видели? Слышали? Царь. Всем царь. Ваш царь. Русский царь. Поняли? Если только волос с его головы упадёт. С её головы. Их детей. Детей их детей. Убью. Поняли? Убью. Сам убью. Он убьёт, — Сталин мотнул головой в сторону, туда, где сидел Гурьев. Все стояли, даже Сталин, — а Гурьев сидел. — Поняли?! А теперь — пошли вон.
Вот это да, подумал Гурьев. Вот это я его пришпилил. Уконтропупил. Ай да Яков Кириллович. Ай да сукин сын.
Они остались в кабинете вдвоём. Сталин опустился на один из стульев, вытянувшихся вдоль стены с окнами, похлопал ладонью по сиденью рядом с собой. Гурьев поднялся, подошёл, сел. Сталин молчал. Молчал и Гурьев, понимая, что лучшее из возможного сейчас — это молчать. Молчать и ждать. Молча сидеть — и ждать.
— Настоящий, — тихо проговорил Сталин. — Настоящий. Ни у кого нет — а у Сталина есть. Вот так. Заслужил Сталин. Заслужил?
— Заслужил, — согласился Гурьев. — Что да — то да. Заслужил.
— Подожди, — вдруг обеспокоился Сталин. — А жить они где будут? Пусть в Кремле живут. Я на дачу перееду. Совсем. Связь вон какая теперь. Зачем Кремль мне? Не люблю Кремль. Не люблю.
— Сам не любишь — а детей туда засунуть хочешь?! Сначала вычистить надо этот могильник, а потом — видно будет.
— Смотри, что. Прав, опять прав. А Сталин от радости чепуху сказал. Никогда чепуху не говорил — сегодня сказал. Да. Опять спрячешь?
— Пока ещё спрячу. У тебя под носом и спрячу. В Рязани. Или в Суздале. В вотчине Рюриковой. Или вообще — вон, в Сурожске. Климат, море, фрукты. Целее будут.
— Смотри, чтоб всё было у них. Чтоб всё было. Ты отвечаешь.
— Отвечаю, — кивнул Гурьев, по-прежнему не глядя на Сталина. — У них всё есть — и всё будет. Главное — чтобы они были.
— Вот. И я об этом. Охраняй. Как пёс, охраняй. Нет, как лев. Как тигр. Кто сунется — бей, режь, стреляй, никого не спрашивай. Сталин разрешает.
— Это куманьковы всякие от народа прячутся, Иосиф Виссарионович. А царь — нет. Царь среди народа живёт. Царь с народом — на «ты». И народ с царём — тоже на «ты». Последний холоп на Руси царю «ты» говорил. Батюшка-царь, государь, заступник, Ваше Величество — но «ты».
— Хорошо сказал. Хорошо. Умеешь, а? Так это ты меня воспитывал, да? Сталина учил?