— Ладно. Если чудо.
* * *
— Ты, кстати, очень красивая. Я говорил уже?
— Говорил.
— Твои брови особенно. И реснички. И глаза. А губы — вот уголки. И тут… Излом. Очень. И шея. Шейка. Ножки такие… Как спичечки.
— Так себе комплимент.
— И стрижка… Ну… Волосы.
— Сама себя перед зеркалом обкорнала.
— Знаешь, я пока тут тебя ждал, днем… Пока ты там… Пока тебя…
— Хватит.
— Я столько всего наслушался.
— Встал бы и вышел.
— Нет, подожди. И вот мне сейчас столько хочется тебе сказать… И что ты потрясающая, и что мне с тобой было так хорошо, и что с моей женой мне так давно не было, и что я хочу тебя отсюда забрать и заберу, когда смогу… А это все тебе сегодня другие уже сказали.
— И вчера тоже.
— И вчера еще.
— Так что? Ты ничего мне из этого не скажешь теперь?
— Сказать?
— Лучше воды дай. Вон стоит.
* * *
— Крестик… Ты веришь?
— Не знаю.
А ты веришь?
— Раньше не верил. Как-то оказался у Свидетелей Иеговы. Было так глупо и смешно. После этого долго еще… Как подумаю… Да. А сейчас… Да, наверное. Я… Молюсь иногда. Часто. Ну не то чтобы прямо молюсь… А прошу что-нибудь. Давай, Господи, так: ты мне это, а я тебе это.
— Хочешь, то есть, с Богом добазариться. Как все мужики.
— Опять ты?
— Ай!
— А женщины не так?
— Не так.
— А как?
— А так, что если и Бога нет, то тут вообще держаться не за что, в метро этом. Тогда совсем труба. А Он… Прощает. Он говорит: потерпи. Тут надо потерпеть, но это ради дела. Да, люди мучатся, люди умирают. Но это не просто так. Это испытание. Его нужно выдержать. Ты не пачкаешься, ты очищаешься. Просто помни обо мне. Мне всегда можно выговориться. Я сам говорить не умею, но со слухом у меня все в порядке. Извиниться хочется — передо мной извинись. Позлиться — тоже можно. Давай. Ударь меня. Не держи в себе. Хочешь кого-нибудь любить — люби меня. Я тебе и отец, я тебе и жених. Иди ко мне на ручки. Я все вынесу. Я и не такое выносил. Понимаешь? Земля без Бога — не круглая, а как гравий. Одни углы, одни острые края. Это Бог ее круглой делает, гладкой.
— Да. Без Него просто держаться не за что. Вот что.
— Надо только простить Его за то, что он с человеком сделал, за войну, за разрушенную планету, за всех убитых.
— Это не Он. Это мы. Он нам и потом еще руку протягивал, чтобы вытащить нас из ямы. А мы в нее — зубами. Это Он еще должен нас простить. Не знаю, простит? Я бы не простил на Его месте. Бог-отец никого не прощает. Весь Ветхий завет — сплошь войны и спецоперации. А Иисус, наоборот, прощал всех.
— Не читала. Библия для тех, кто не верит. Чтобы их убеждать. А если просто веришь, и все, тогда все эти сказки мимо тебя. Ладно. Поздно уже.
— А если она не вся разрушена? Планета?
— Спокойной ночи.
* * *
— Спишь?
— Как же, поспишь с такими соседями.
— А если я тебе все-таки скажу, что не вся планета уничтожена? Если не все заражено?
— Тебе приснилось, что ли?
— Правда. Я знаю. Я слышал от человека. И не далеко, а тут у нас, под Москвой. Осваивают поверхность заново. В тайне ото всех. В Балашихе. Это по карте отсюда меньше часа. Там строят что-то. Форпост наверху. Значит, там земля позволяет…
— Сколько ты пробыл наверху без резины? И что с тобой стало? Подумай.
— А главное — они этот форпост строят рядом с радиостанцией. Это о чем говорит? О том, что они с кем-то связываются. Может, эвакуацию готовят? Представь себе: возвращение наверх! Надо только в Балашиху попасть.
— Кто это тебе сказал?
— Человек один. Какая разница?
— Тут много людей, которые рассказывают… разные вещи. Просто люди — и непросто. Нельзя всему верить. Нельзя ничему верить.
Нельзя всему верить. Нельзя ничему верить.
— Пошли со мной, а? В Балашиху?
— Нет.
— Ты думаешь, там нет ничего? Ты тоже думаешь, что мы — единственные? Что я зря таскаюсь наверх? Что я идиот бесполезный? Что у меня уроды родятся? И что все будет зря?
— Просто не хочется, чтобы ты умер. Вот именно сейчас очень не хочется почему-то.
— Я и не собираюсь. Но я туда все равно пойду. Очухаюсь только — и вперед.
— Обними меня.
* * *
— Глубже! Глубже! Что ты как целочка?!
— Ай… Мне больно!
— Заткни хайло, потаскуха. Хочешь, чтобы я тебя связал?
— Не надо. Не нужно, пожалуйста.
— Вы все ломаетесь. Все, суки, ломаетесь. Ты думаешь, я поверю тебе, что ты такая маленькая и чистенькая? Ты грязная, грязная тварь. И тебе нравится, когда тебя вот так… Когда тебя вот так… На кол когда тебя насаживают?
— Больно!
— А вот так?! Вот так не больно тебе?! На! На еще!
— Ублюдок… Если ты…
— Ты кто? Ты кто такой? А?! Ты что?!
— Мразь. Мразь. Мразота. Урою.
— Убивают! Охрана! Убивают! Убббби-и-и-и-и-и-и-и…
* * *
— Тебе сегодня тут нельзя ночевать. Он придет вечером.
— Кто — он? Хозяин этот?
— Не имеет значения.
— У тебя этот шрам, на животе. От сигареты ожог. Это он тебя?
— Нет. Не он.
— Врешь, да? И у меня вот ожоги, вот тут. Это после той ночи. После той ночи, когда мы с тобой… Когда нас познакомили. Этот мужчина, который нашел меня в коридоре. Я полз, пьяный. Он меня подобрал и привел к тебе. Это он тебя мне отдал. Это он твой хозяин?
— Какое твое дело?
— Это он тебя сигаретой прижигал? Почему ты такое терпишь? И за что он меня? Там, на руке — татуировка орденская. Была.