— А он-то согласился? Он же клял их. Помнишь? Мы же тогда… В бункере. Они ведь обещали тогда нам помощь. И кинули нас. Если б они пришли тогда… Если б они тогда людей дали… Может, и доукомплектовывать бы… И стольких пацанов наших… Короче.
— Короче, — сказал Летяга.
— Короче, тогда не дали, а дали потом. Дали, когда смогли. Техники подбросили еще всякой, боеприпаса. У Ганзы, сам понимаешь, куры денег. Сами предложили. Ну и… Старик погоревал-погоревал, со списком нашим почокался… А делать все равно нечего. Пятьдесят человек взять больше негде. Посоветовался с народом. Народ сам все понимает. Стали набирать потихоньку. С испытаниями, ясно дело, с собеседованиями. Шушеру сразу отсеивали. В итоге нормально. Спецназ ганзейский, главным образом. Ну и так… Все мирно с ними. Не то что мы сами по себе, а они сами. Все вместе.
— Ага, — хмыкнул Артем, кивая на отстающих. — Вместе.
— Все в одном месте, — подтвердил Летяга.
— Не верю, — подумав, сказал Артем.
— Во что?
— Не верю, что Ганза вот просто, чтобы вину загладить, выделила нам полсотни бойцов и техники еще отсыпала. У них ничего за так не бывает.
— А это и не за так. Старик подписался их спецназ обучать. Потому что, — Летяга цыкнул зубом, — не такой уж он у них и спец. Особенно по части поверхности. Они наверху как котяты тычутся. Дети подземелья, блин.
Последняя лампочка осталась болтаться где-то позади. Летяга вынул из походного ранца похожий на дубинку фонарь. Те двое сзади подтянулись, автоматами защелкали: перегон короткий и всем известный, вроде, а удовольствия все равно мало. Лучше рядом держаться.
Фонарь сразу влез в туннельную темноту, налил в нее молока, взболтал.
— Подземелья… А ты же моего возраста, — вспомнил Артем. — Тебе, значит, тоже четыре было, да? Когда Последняя война…
— Нет уж, мальчик, — сказал Летяга. — Я тебя на год старше. Это мы уже выясняли. Так что мне было пять.
Артем хотел свою Москву представить, а опять впорхнули в голову стрекозолеты пузатые, въехали, дребезжа, машинки-вагончики, заморосил теплый дождик. Он тряхнул головой, выбросил чушь эту привязчивую, небыль.
— А ты что помнишь? Родителей… Квартиру вашу?
— Помню телевизор. Помню, как в телевизоре — у нас здоровый такой был — показывают президента. И президент говорит: у нас нет другого выбора. Нас вынудили. Нас загнали в угол. Не нужно было нас в угол загонять. Так что я решил… Тут мать входит с кухни, а у нее в руках тарелка для меня с куриным супом. Лапша называлось. Она мне: что ты смотришь страсти всякие? Давай, я тебе мультики включу. А я ей: я лапшу не буду. Наверное, это я тот самый момент запомнил. Самое начало. Ну или конец. Потом уже ни мультиков не было, ни лапши.
— А родителей помнишь?
— Помню. Но лучше б забыл.
— Слышь, Летяга, — перебил развинченный Юрец. — Это по нам ударили первыми. Не мы, а по нам. Предательски. И первый залп мы перехватили, а только потом уже сами. Точно говорю. Мне семь было.
— А я тебе говорю: лапша! Лапша, и в угол, и вынудили. Я тогда подумал: вот, президент, а и его кто-то в угол, значит, ставит.
— Какая разница теперь? — сказал Артем. — Мы или они?
— Есть разница, — возразил Нигматуллин. — Мы бы не начали.
— Мы бы не начали. У нас вменяемый народ. Мы за мир были всегда. Эти суки обложили нас, в гонку вооружений втянули, чтобы измотать. Хотели расчленить страну. На куски распилить. Ради нефти и газа. Потому что им наше государство как кость поперек горла встало. Им независимые вообще страны не нужны были. Все под них легли, ляжки раздвинули. Одни мы… Огрызались. И эти гниды, эти падлы нас… Они не ждали просто, что мы до конца пойдем. Думали, мы сейчас обоссымся. А мы… Чтобы расчленить нас, ага. Врагу не сдается. Хер им нефти. Колонизировать нас. Вот сами-то и обосрались, гондоны. Когда им по ихнему телику показали, чего к ним летит. К нам с мечом давай, сунься. Мы-то и под землей не дохнем.
— А тебе-то сколько было лет? — спросил Артем.
— Какое твое дело? Год. Мне мужики рассказывали. И чё?
— И ничё, — ответил Артем. — И с той стороны океана ничё, и с этой.
Летяга примирительно кашлянул. Больше не говорили.
* * *
— Стоять! Потушить фонарь!
Нигматуллин с Юрцом расступились, приникли к стенам, автоматы свои полувскинули; Артем остался с Летягой в середине. Щелкнула, послушавшись, кнопка, сник свет. Стала ночь.
— Граница закрыта! Разворачивайтесь и идите назад!
— Мы из Ордена! — крикнул в гулкий колодец Летяга. — Депеша руководству вашему!
— Разворачивайтесь! И назад! — повторили из колодца.
— Я говорю, письмо для фюрера! Лично! От полковника Мельникова!
Выскочили из темноты красные зайчики лазерных прицелов, заметались, запрыгнули Летяге на лоб, Артему на грудь.
— Назад! У нас приказ открывать огонь на поражение!
— Вот те, епта, и вся дипломатия, — подытожил Летяга.
— Не пустят, — шепнул Юрец.
— Прорываться приказа не было, — отозвался Нигматуллин.
— Но конверт сказано доставить, — возразил Летяга. — Старик иначе бошку оторвет. Не знаю уж, что там… Но сказал так: конверт ему не всучишь — всему хана.
Пахло сладко и мерзко прелой мочой: видно, удобств на посту предусмотрено не было, и часовые, когда приспичит, просто выходили в туннельную темноту, на ничью территорию.