— Летяга! — рявкнул Мельник в проем. — Мне три человека нужно, добровольцы. Фюреру конвертик доставить. Один — ты. Других поищи!
Все стены в картах, флажки какие-то, стрелочки. Списки поименные, напротив каждого — пометки: дежурства.
А еще стена — с другим списком, особым. Долгим. Под которым — полочка, а на полочке — стопарь граненый, до половины налитый мутным, белесым. Как будто отхлебнул кто-то из него самогончику, крякнув; кто-нибудь из этого особого списка.
Но нет. Это Мельник их поминал. Первое время каждый день поминал, чудак-человек. Только у бушлата все равно рукав пустой.
У Артема ком в горле встал.
— Спасибо. Что приняли. Святослав Константинович.
Есть там Хантер, в этом списке, интересно? Он ведь не в бункере погиб…
— Дверь прикрой. Ты зачем пришел, Артем? — теперь, с глазу на глаз, он стал жестким, нетерпеливым. — Что ты тут делаешь, и что ты делал там — на Театральной?
— Сюда — к вам. Больше с таким не к кому, наверное. А там…
Мельник на него не смотрел — неловко скатывал себе одной рукой папиросу. Предложить помощь Артем побоялся.
— Тут… Складывается какая-то странная история. В общем, я почти уверен, что… — Артем набрал воздуху побольше. — Почти уверен, что мы — не единственные выжившие.
— То есть?
— Я нашел на Театральной человека, который смог поймать радиосигналы из другого города.
Вроде, Полярные Зори. Где-то под Мурманском, что ли. Общался. У них там… Можно жить. А потом… Есть информация, что в Москву прибывали люди… Извне. Оттуда, наверное. Из Полярных Зорь. Попали они на Черкизовскую, на Красную Линию. Рассказали там, откуда они… Но вот что интересно: их всех сразу накрыли. По слухам, — оговорился он.
— Кто накрыл?
— Комитет. А потом стали арестовывать тех, кто их видел. И тех, кто пересказывал эту историю даже. Причем отправляли их, кажется, на Лубянку. То есть, все по-серьезному. Понимаете?
— Нет.
Артем пригладил зачем-то ерш на голове.
— Нет! — повторил Мельник.
— А вам… Вам ничего не докладывали? О людях из Полярных Зорь? По вашей линии? Может, та группа, которая добралась до Черкизовской — была не единственная?
— Где этот твой радист? Сейчас он где? — перебил его Мельник.
— Его… Нет. Его расстреляли. Красные. Явились на Театральную и забрали. Чекисты. И… — Артем замолк, составляя все вместе. — А ведь они за ним и шли… За ним, а не за мной. Он сказал, ориентировка из центрального аппарата… На него. Они ведь тогда вообще про меня ни сном, ни духом…
— Кто? Что?
Мельник засмолил; дым шел ему в глаза, но у него глаза не слезились. Дыму было тяжело подниматься к потолку, и он вис облаком у полковника над головой.
— Что, если им известно про Полярные Зори? Что, если Красная Линия в курсе? И старается эту информацию скрыть. Убирает… Всех убирает, кто узнает… Кто общался с ними… С теми, с другими… Ищет, находит и…
— Значит, так, — Мельник разогнал дым, тут же накуривая новый. — Значит. Красная Линия сейчас меня интересует очень. Потому что они вот-вот схватятся, уже схватились, с Рейхом. Ты можешь вообще вообразить, что это будет? Сейчас все метро в эту Театральную затянет, как в мясорубку. Вот об этом, Артем, об этом — надо думать. Мне. Как командиру Ордена. О том, как не дать этим скотам друг друга перегрызть. Как Полис защитить от них. Всю нашу очкастую интеллигенцию в банных халатах. А заодно, — он дернул подбородком вверх, где над станцией Арбатской придавливала город белая глыба Генштаба. — Заодно и всех этих пенсионеров, убежденных, что они — победители Последней войны и единственные защитники нашей Родины. Весь наш заповедник волшебный. Все наше метро. Я против Рейха, и я против Красной Линии. В Железном легионе знаешь, сколько народу? А в Красной армии? А у меня, знаешь? Сто восемь бойцов. Включая ординарцев.
— Я готов… Разрешите вернуться в строй.
— А вот я не готов, Артем. Мне зачем тут человек, который шляется в одной рубахе под дождем? Мне зачем тут человек, который какие-то заговоры фантастические раскрывает? С марсианами никто на связь не выходил?
— Святослав Константинович…
— Или, может, с черными твоими? А?
— Да вам плевать, что ли?! — Артема разорвало. — Вся эта возня подземная! Давайте! Одни гады будут все равно других гадов грызть! Им тут места не хватает! Воды! Воздуха! Грибов! Вы их не остановите! Положите еще половину наших ребят! Всех положите! Что это даст? Что это решит? — Артем махнул рукой на стопарь, мертвецами недопитый.
— А ребята клятву давали. И я давал. И ты давал, Артем. Если нужно жизнь положить, чтобы это гребаное метро спасти — значит, положить жизнь. И ты мне ими в морду не тычь, салага. Я из бункера вышел червяком одноруким. А ты — здоровеньким, и для чего? Для того, чтобы сейчас мог себя гробить вылазками своими? Ты о детях-то думал?! О том, кто у тебя родится после этого дождичка, думал ты? О том, кто у моей дочери родится?!
— Думал!
— Хера лысого ты думал!
— А вы — вы думали?! Если можно куда-то уйти отсюда?! Вернуться наверх? Вывести всех этих… Наружу. Если есть хоть одно — наверху! — пригодное место? Наше место — там, наверху! Я сегодня под этим дождичком… Я человеком себя чувствовал. Там! Хоть бы мне и сдохнуть после этого! А спустился… В вонь эту нашу… И обратно. Это не только красные с фашистами оскотинились! Мы все! Это же пещеры! Мы в пещерных людей превращаемся! В бункере вы ноги-руки оставили! А в следующей войне — может, голову! И кто вместо вас будет? Есть кому? Никого нет! Если есть куда, хоть куда-нибудь — надо уходить! И вот, я вам говорю: кажется, есть! И, может, красные знают, куда…