— Затем, что они родились наверху! На воздухе! Под небом! На свободе!
Александр Алексеевич покивал Артему: без издевательства, с сочувствием, вот ровно как детский врач.
— Они уж не помнят этого, Темочка. Они здесь привыкли.
— Они тут как морлоки! Как кроты!
— Зато жизнь по накатанной. Зато все понятно. Они не захотят ничего менять.
— Да они, как у костра сядешь, только и знают, что прошлое вспоминать — у кого что было, кто как жил!
— Туда, по чему они скучают, ты их не вернешь. А они не вернуться в него хотят, а вспоминать. Ты молодой еще, потом поймешь когда-нибудь.
— Не понимаю!
— Ну.
— Я тебя прошу просто: закрой станцию. Ты не хочешь им сказать — давай, я скажу. Иначе сюда просочится эта зараза… Нагадят им в головы, как везде… Я уже повидал такого…
— Я не могу закрыть станцию, Артем. У нас торговля с Ганзой. Мы от них комбикорма для свиней получаем. И навоз на Рижскую сбывать надо.
— Какие еще комбикорма? Грибы же!
— С грибами хреново. Почти весь урожай погиб.
— Видишь? — Артем скривил Ане улыбочку. — А ты о грибах пеклась. Оказывается, и без них можно. Без сраных комбикормов, оказывается, нельзя.
— Ты не суди. Я начстанции, Артем, — покачал головой Сухой. — Двести душ мне в рот смотрят. Мне их кормить надо.
— Дай мне самому им сказать хотя бы! Они все равно узнают!
— Стоит, думаешь? — вздохнул Сухой. — Чтобы от тебя?
— Стоит!
* * *
Договорились: людей собрать после ужина, когда закончатся смены на фермах. До тех пор — чтобы Артем помолчал. Он и молчал, примеряя на себя опять свою старую жизнь на ВДНХ. Велосипеды. Дозор в туннеле. Палатку. Жизнь обмалела ему и больше не налезала.
Хвостом таскался за ним потерянный Илья Степанович. Договорился с Сухим, чтобы оставили его на станции. Вот Артем показывал ему, как и что у них тут налажено.
Хотя учитель был и плюгав, но понравился сразу Дашке-Шубе. Отпоили его жидким чаем — грибы на исходе. Расспросили о биографии. Он отмалчивался, ну и Артем его не сдавал.
Зато слушал хорошо. Вот, рассказывая о станции, Артем то тут, то там — и о себе вставлял. Само получалось. Бродили между палаток, и наплывало. Тут, мол, Женька жил. Друг детства. Вместе с ним открывали ворота на Ботаническом саду. Он умер потом: кто-то в дозоре рехнулся, когда черные шли на ВДНХ, и убил его. А тут вот в первый раз Хантера увидел и был сам наповал им сражен. Вот, ходили по ночному пустому залу, и он взял Артемову судьбу в свои лапищи и в минуту завязал ее в узел, как арматурину. Ну и так далее. О черных. Теперь смешно уже было о них умалчивать. Была трагедия всей жизни, оказался пшик. Илья Степанович мелко кивал, как будто ему было до этого всего дело. А о чем он там думал — кто его знает.
Так дотерпел до вечера.
Такой царский ужин, конечно, не только своим был назначен. Позвали желающих. Столы накрыли в тупичке — в «клубе», на возвышении — там, где начинался обрубленный коридор, над путями — и к новому выходу.
Отгудели дневные смены, люди пришли из душевых, чистые и как могли нарядные.
С закусками вышло скудно, но Прошка все искупил. Приготовили его чудесно. Подавали запеченного, голову отдельно. Голова жмурилась, уши были пергаментными от жира. Мясо нежное, салом только чуть-чуть прослоенное: вовремя забили. Во рту таяло. Наливали грибной хмель из старых еще запасов. Люди поднимали тосты все искренней.
— С возвращением!
— Здоровья тебе, Артем!
— Анечка! И за тебя!
— Ну и детишек вам уж наконец!
— И, не сочтите за подхалимаж, за родителей! То есть — за тебя, Сансеич!
Выделился из вечери раззадорившийся Петр Ильич с рыжими волосами венцом вокруг малиновой плеши.
— И, тогда уж, сразу за нашу ВДНХ, островок мира и стабильности в бушующем океане метро! Стараниями кое-кого, сами знаете кого!
Думал Артем — кусок не полезет в глотку, но так за день проголодался, что слопал две порции. Хороший был кабанчик. Правда. Хоть и не помни о том, что с утра еще хрюкал. Да и все они хрюкали когда-то, что же, не есть их теперь?
Пить только не получалось. А Сухой не пропускал. Каждый по-своему готовился к разговору с людьми.
— Я-то все хотел с тобой обсудить, ждал, пока ты появишься. Ты, конечно, волен с людьми пообщаться. Я от своего не отказываюсь. Но просто чтоб ты понимал, что не обязательно вот это, знаешь — грибы, свиньи… Можно и другим заняться. Разведка, к примеру…
— Спасибо, дядь Саш.
Подкрался Кирюха маленький, кашлюн. У! — напугал, залез к Артему на колени. Сбежал от матери: его время прошло уже, должен был спать. Потом и она, Наталья, сама пожаловала. Отругала сына, но согласилась побыть — от кабана еще оставалось.
— А-ань! Дай кусочек!
— Иди к нам. Побольше положу тебе, надо, чтобы вырасти.
Кирюхе дали свою тарелку, он уселся между Артемом и Аней, стал изо всех сил жевать мясо.
Перед третьей добавкой к отчиму подошел дозорный, грузин Убилава, и что-то ему нашептал.
Сухой утер лоснящиеся губы, и, не глядя на Артема, встал из-за стола. Артем через плечо проследил: вызвали к южному туннелю. Тому, который к Алексеевской и дальше в метро. Что там?
Не видно. Ушел за колонны, на пути.
Не возвращался минут десять.
— А ты нашел Полярные Зори? — промычал Кирюха.