— Мам! Ма-ма! Ты где? — вспомнил мальчишка; но там, где он ее оставил, уже ничего не было.
Всех красных смяло и стоптало. Появились из темноты переходов флаги — белое поле, коричневый круг.
— Наверх, — просил у людей Артем. — Не сюда. Наверх.
— Мам! Маааааааааааа!
Он попытался слезть, спрыгнуть в жернова, чтобы оттуда вытащить мамку свою. Но Артем поймал: растопчут в секунду.
Подумалось такое: он этого мальчика не может теперь бросить. Он должен его взять себе. На сколько ему жизни хватит — на столько и взять. А как растить? Вдруг представил себе: он вернулся к Ане и у них этот пацан, которого Артем сейчас за лодыжки держит. И живут они все вместе… В Полисе? На ВДНХ? Захотелось туда, в такую жизнь — на минутку, посмотреть.
Загорелись над укреплениями прожектора, постарались народ ослепить. Но народ и вслепую знал, куда идти.
— Грибоооооооооов!
— Государственная граница! — крикнули им. — Федерация станций! Кольцевой линии! Откроем огонь! На поражение!
— Помиииииилууууууууй!
И все: напрасно они все выжили там, на лестнице.
Спустил мальчишку с плеч, взял на руки — чтобы не сняло поверх голов его пулями. Он вырывался. И Артем думал: черт, а ведь ответственность какая — сейчас его с собой таскать везде.
А Сухой как… Как Сухой Артема — взял вот и таскал всю жизнь, так же вот, случайно подобранного. Он — смог.
Он — смог. А Артем — сможет?
Тактактактактактактактактак! — застрекотало.
Повалились первые, самые храбрые, упали вторые, отчаянные, но сзади все перли и перли — третьи, четвертые, сотые, двухсотые. Артем спиной вперед повернулся, чтобы Колю закрыть.
— Мама, — сказал Коля.
— Тише, — попросил Артем.
Прошли мимо заплутавшего мертвеца в черной балаклаве.
Страшно на себя брать ответственность за другого, тем более шестилетнего. На всю жизнь с ним себя связывать… Это как?
Коля расслабился, перестал вырываться.
Артем опустил глаза — а тот мертвый. Руки свесились, ноги болтаются, голова белобрысая запрокинута, в груди дырки. На излете попало. Закрыл собой Артема.
— Сука трусливая, — сказал Артем себе. — Трусливая дрянь. Говно.
Размазал сопли, поискал, куда мальчишку положить, но не было куда. А потом и их троих швырнуло на укрепления, на ганзейские пулеметы. Такие же были пулеметы, ничем от красных не отличались. И пули, наверное, те же были самые. Убивали ровно так же.
На них троих уже поворачивалось кровохаркающее дуло, но Летяга вспомнил про свой винторез, остановил стрелка на полпути, и через секунду гнездо смыло волной, поволокло труп по камням.
Колю Артем держал на руках, сколько мог, но все равно потерял.
Все вообще было забросано людьми.
Мертвые глядели рассеянно, молчали. Остальные не могли. Кто дальше шел, ревел. Те, к кому пули подлетали, мычали о помиловании. Умирающие договаривали свой разговор с Богом. Друг друга не слушал никто.
Но вдруг стали браться за руки — чтобы цепью идти и не распасться. Артема взяли с одной стороны, с другой — незнакомые люди. Теплые, горячие руки. Недолго продержались. Сделали несколько шагов — отпустился слева человечек, а потом и справа.
Уже шагали по мнущимся лицам ганзейских пограничников, уже катил авангард голодных через колючку — уже почти дошли к кольцевой Комсомольской, когда сзади выскочили, как черти, огнеметчики.
Артем с Летягой и другими выметнулись в огромный и торжественный зал: потолок в счастливых мозаиках, люстры незаслуженный свет дают, ласковый-божественный, мытые людишки шарахаются от нашествия, вереща, а сбежавшие, а прорвавшиеся — как крысы, как тараканы, скорей-скорей из этого дворца, с глаз долой — в туннели, в норы, чтобы разбежаться, пока всех не переловили.
За спиной, в переходах заревели огнеметы, завыли первые обожженные, раздался запах жареного мяса и горелого волоса, но Артем, обнявшись с Летягой и с Лехой, бежали в туннельную черноту, не оборачиваясь на то, что там, позади, осталось.
Из туннеля сзади кричали, требовали остановиться, кого-то там уже винтили подлетевшие сотрудники ганзейской безопасности, тащили обратно, на Красную Линию, домой. Не нужны тут были эти беглецы.
Между собой не говорили.
Не было воздуха говорить.
* * *
До выхода на Курскую случился межлинейник, через него, подранив охрану, получилось выпасть на другую ветку, синюю, Арбатско-Покровскую. Летяга вспомнил там о вентиляционном колодце. Выкарабкались во дворах расползшихся кирпичных особняков, между облезшим купольным золотом и облезшим золотом над разбитыми витринами.
Сели посидеть. Оглохшие от крика.
Сели посидеть. Оглохшие от крика.
Летяга молчал, Леха лупал глазами, Артема рвало. Перекурили.
— Как ты теперь с этим? — спросил у Летяги Артем. — Понял ты?
Тот пожал медвежьими плечами.
— Пацаненка убили. У меня на руках.
— Видел.
— Он их нашими патронами, — сказал ему Артем. — Свинолуп. Мразь эта. Майор. Твоими патронами. Свои уже кончились, видно. Нас ждали. И он — ушел. Живой. Там столько мертвяков осталось. А он живой. И будет дальше живой.
— Я приказ выполнял.
— И он приказ выполнял. Вряд ли сам придумал. Они все там приказ выполняли.
— Что ты меня с ними сравниваешь-то?!
— А здоъово быъо бы тоже убить кого-нибудь, — сказал Леха. — Того, кто это пъидумаъ. Гадину эту бъядскую. Чтобы таких пъиказов бойше не даваъи.