— И жъут къугъые сутки сидят! — добавил Леха.
— Должна быть причина, — опять затвердил Летяга.
— Есть причина! Их на открытом пространстве укачивает! А тебя они при себе как скотину держат!
— Выбьем их из этого бункеъа к хеъам, — решил апостол. — Ноъмайный пъан у тебя. Есйи нас не вздеънут тойко.
— Ты понимаешь, братик? — Артем взял Летягу за огромное плечо. — Ты там, наверху, для людей больше сделаешь! Ты о чем клялся? О том, что будешь помогать каким-то крысам краснопузым в своих же стрелять? Ты клялся — людей защищать! Всех! Метро! Если мы их наверх выведем — вот там, вот тогда мы им по-настоящему понадобимся! Людям! Потому что мы, Орден — у нас есть опыт. Мы умеем. Там. Понимаем риски. Зверье знаем… Про фон все. Там наше место! Не тут! Не резать глотки тем, кто к нам из других мест идет! А нашим помочь добраться до живой земли! Ну? Согласен?
— Согласен, че, — пробурчал Летяга.
— Дед?
— Не знаю.
— Дед?
— Не знаю.
— Я понимаю, дедуль, тебе страшно наверх идти. Столько лет под землей сидеть. Тут уже все понятно тебе. Вроде и темно, вроде и тесно, а уже и родное все, да? И наверх как-то… И ты ведь не один. Я на Комсомольской звал людей за собой… Ни одна душа не поверила, никто не пошел. Ты не виноват. И они не виноваты. Эти суки из бункера виноваты, вот кто. Тебе врали, нам всем врали. Приучили нас быть кротами. Доказали нам, что мы черви. Но это вранье все, и на вранье выстроено. Если мы им правду не скажем, если ты — у тебя получается же! — да, Илья Степаныч? Он талант же у нас? — если ты им не скажешь правду про тачки с трупами, про арматуру, про туннель мой, про ямы собачьи, про пулеметы на Комсомольской — кто им? Никто! Знаю, не станут верить! Сразу — не станут! Мне никто не верил! Вы мне не верите до конца! В такое — трудно… Но надо. Пусть пальцами тычут. Пусть ебнутым зовут. Пусть врагом считают. Кто-то должен им сказать. Пускай хоть посомневаются… Вдруг кто-то — поверит! Кто-то — пойдет за нами! А?! Это нам надо для людей сделать. Даже если они против будут сейчас. Потом поймут. Или ты — что? Или ты фашистский листок опять печатать?!
Илья Степанович не показывался из коленного своего панциря, как будто умер. Когда мир рвался осколками, ему пришлось в сердце.
— Нет уж, — покачал головой Гомер. — С этим-то кончено.
— Все, значит? Если будет шанс — сделаем? Вы со мной?
— С тобой! — откликнулся Леха. — Натянем буъжуев!
* * *
До суда время пошло сворачиваться в спиральную пружину — чем туже, тем медленней. Артем требовал у тюремщиков Мельника — но те все были с черными вязаными лицами, Артема не узнавали, и Мельник Артема вспоминать тоже не хотел.
Почему медлил Святослав Константинович, чем был занят? Виселицы ставил заранее, потому что уже знал, как Орден проголосует, потому что с каждым бойцом уже его голос оговорил и взвесил?
А Артем все равно готовился.
Расхаживал по камере, наступал остальным на ноги, повторял про себя все, что должен высказать. Будет одна возможность всего. Себя спасти, Летягу и Леху выручить. Сжечь крысиное гнездо и людей от крыс освободить.
Это хорошо, что товарищеский суд, твердил он себе. Это правильно. Они не истуканы. Не из глины, не из гранита они. Хоть всего и год вместе служили, но этот год семи других стоил. Они все красным швом друг с другом сшиты. Тимур, Князь, Сэм. Пусть Мельник ставит виселицы. Не так это и просто — своего брата к смерти приговорить.
Пришли внезапно.
Вызывали по одиночке.
— Летяга!
Тот ссутулил медвежьи плечи: дал надеть наручники.
Как он?
Пока Артем говорил ему, Летяга вроде и подхватывал Артемову злую оспу, начинал кивать в такт. Но стоило замолчать — лихорадка у него спадала и уходила, не держалась сама. Летяга из тех был, кто только единожды решает на всю жизнь, как он станет в этой жизни думать и что по всем поводам считать.
И решил он уже давно и надежно. Новая правда была его толстой шкуре не как дробь даже, а как соль.
— Звонарев!
Это Леха оказался. Вот: Мельник успел о нем больше узнать, чем Артем. Интересно, допрашивали их? О чем? Леху тоже связали. Когда уводили, оглянулся на него.
— Темыч! Нейзя обосъ’аться!
Завет.
— Черный!
Сердце пошло в разгон. Думал, будет плевать, а оно все равно волнуется. Глупо как. Ты ведь неделю назад и не рассчитывал, что больше этой недели сможешь протянуть. Вот и срок подошел. Так?
Нет. Не так. Не будет такого.
Нельзя сейчас сдохнуть. Сейчас — уже рано.
— Как там ты говорил, деда? Конечная у каждого своя?
Гомер поднял голову. Приулыбнулся устало и удивленно.
— Запомнил?
— Не смог забыть.
— Руки давай сюда! — рявкнули.
Он протянул запястья; их закольцевали.
— Конечных много может быть, — исправил его Гомер. — А пункт назначения у каждого только один. Вот его нужно найти. Назначение.
— Думаешь, не оно? — спросил у него Артем, разглядывая опять наручники.
— Думаю, еще не конечная, — сказал Гомер.
Стальные пальцы сдавили Артему шею, пригнули его поближе к полу. Еще и руки за спиной вздернули кверху, чтобы лучше клевалось.
— Увидимся, — сказал Артем старику.
Побежал вместе с конвоирами по коридорам, глаза ткнуты в гранит повытертый, конвоиры за Артема глядят, он за них думает. Не бывает для проповеди плохого момента.