— Вот там, за углом, в служебных помещениях у нас больница. Бесплатная, разумеется. И диспансеризацию населения проводят два раза в год. Детей — каждый квартал! Пойдете смотреть?
— Нет, спасибо, — сказал Артем. — Только что от врача.
— Понимаю! Ладно, давайте тогда знаете, что… А вот что!
Вдоль путей растопырились погрузочные краны, дрезины скопились. Пошли ими восхищаться.
— Дарвиновская теперь — главный наш торговый шлюз! — с гордостью объяснил Дитмар. — Особенно большой товарооборот с Ганзой, и все время растет. Я считаю, что в эти трудные, тревожные времена все цивилизованные силы метро должны сплотиться!
Артем кивнул.
Чего же Дитмар от него хочет? Зачем избавил от забривания и строевой подготовки, на которую погнали остальных добровольцев? Почему уступил, когда Артем затребовал себе Гомера? С чего такая честь рядовому добровольцу — экскурсией его по станциям водить: сначала по Чеховской, а теперь еще и тут?
В эти трудные. Тревожные.
— Там вон туннель к Театральной.
Бросить все и рвануть туда бегом.
— Самый неспокойный участок границы. Укрепляемся. Готовимся. Так, чтобы мышь не прошмыгнула. Так что, простите, туда сейчас не пойдем.
А как же? Как же на Театральную теперь? Ряба заквохтала, захлопала крыльями: видно, Гомер сжал ее слишком, чуть не задушил. Но никуда не делась: старик держал крепко. Артем себя чувствовал, как курица. Как же теперь?
— А в этом вот конце, посмотрите-ка: производство жировых свечей, одно из немногих в метро, как ни странно, а там вон ткацкая артель у нас сидит, ударницы! Носки просто волшебные, все, кто с ревматизмом, платят за такие любую цену! Так… Что бы еще? А давайте в переход спустимся! Там у нас жилой сектор.
В переход на Пушкинскую-Шиллеровскую вели два эскалатора, нырявшие прямо в гранитный пол зала. Скатились по ребристым черным ступеням и оказались на настоящем бульваре: переход застроили домиками-кабинками с обеих сторон, светильники-факелы бронзовые между ними ласкали мрамор. В одном из пряничных домиков даже школа была, и дети умытые, живые-здоровые на переменку выплеснули изнутри Артему навстречу, прямо в грудь ему, вместе с дребезжащим звонком.
— Зайдем?
Подняли задумавшегося над журналом учителя Илью Степановича, тот показал класс: портрет фюрера карандашом — моложавый строгий человек с щетиной, карта Рейха, карикатуры на красных, призывы делать зарядку.
— Артем — наш единомышленник, добровольцем вступает в Железный легион! — отрекомендовал его Дитмар. — А это…
— Гомер.
— Какое любопытное имя! — щуплый Илья Степанович снял очки, потер переносицу. — Вы русский?
— Иль-я Сте-панович! — укоризненно протянул Дитмар. — Ну разве это теперь важно?
— Это прозвище, — сказал Гомер.
— Ну разве это теперь важно?
— Это прозвище, — сказал Гомер. — Дитмар ведь тоже Дмитрий, наверное, а?
— Был когда-то, — ухмыльнулся унтер. — Ну а вы как Гомером стали?
— Люди издеваются. Книги пытался писать. Историю нашего времени.
— Что вы говорите! — Илья Степанович дернул себя за бородку. — А не откажете в любезности, зайдете в гости на чай? Вот уж интересно было бы! Жена вас и обедом угостит, если проголодались.
— Зайдем! Зайдем! — обрадовался Дитмар. — А чай какой крепости?
— Крепкий, как любовь к Родине! — улыбнулся желтыми лошадиными зубами Илья Степанович. — Мы в самом конце перехода, напротив цыганской семьи.
— Социальное жилье! — воздел палец к штукатурному небу Дитмар. — Заботами фюрера!
* * *
Жилой блок оказался и вовсе каким-то зазеркальем: пол был застелен уютными половичками, раскатавшимися на всю бесконечность коридора; на стенах висели репродукции всякого торжественного старья и календари с кошками и цветами. На пути объявлялись то женщины в передниках, то мужчины в подтяжках на голое тело, сквозняк клочьями нес из чьей-то кухни пары грибного рагу, и вдруг, вырулив из какого-то заворота, понесся по бульвару, жмурясь и хохоча, карапуз на трехколесном велосипеде.
— Оказывается, есть и на Марсе жизнь, — произнес Артем.
— Видите? А нас демонизируют, — через плечо улыбнулся ему унтер.
Упирался переход на Шиллеровскую в кирпичный тупик; Дитмар объяснил, что станция на реконструкции, так что сходить туда нынче вообще не получится. Побродили еще там, где можно. Каждую тягучую секунду отсчитывая, побродили. И ни на одну из этих секунд унтер не отстал от них, не оставил наедине. Гадать приходилось молча.
А к сказанному времени постучались в гости.
На пороге встретила темноволосая и кареокая молодая женщина с огромным круглым животом.
— Наринэ, — представилась она.
Дитмар выхватил из рукава неизвестно уж когда и купленную шампанскую бутыль, перезалитую какой-то загадкой, и галантно вручил хозяйке.
— Жаль, вы не сможете попробовать! — он подмигнул ей. — Готов спорить, там мальчик! У моей мамы был способ узнать: если живот круглый, значит, мальчик будет. А если девочка — на грушу похож.
— Хорошо бы, если мальчик, — бледно улыбнулась она. — Кормилец.
— Защитник! — засмеялся Дитмар.
— Вы проходите. Илья придет сейчас. Вот руки помыть… уборная.
И у них действительно была своя собственная крохотная уборная. Отдельная, как в брошенных домах наверху. Человеческий унитаз вместо дыры в полу, и фаянсовая раковина на ножке, и шпингалет на деревянной двери; на одной из стен даже висел толстый ковер.