Гомер несмело потянул ручку, все еще от Артема не отцепляясь. А тот поджался, думая: а вот сейчас? Вот сейчас сумею? Смогу за старика вступиться, как тогда смог?
Жужжание какое-то послышалось из растущей щели.
За левой дверью начиналась каменная кишка, крашенная в зеленый; кишка была вся набита добровольцами, по пояс голыми. Всех по очереди усатый мужичина в форме проходил тарахтящей электрической машинкой, снимал им волосы.
— Никаких причин для беспокойства! — заявил унтер.
Гомер выдохнул волнение наружу. Прошел туда, к нормальным. Закрылся. И Артема освободило чуть-чуть.
— Ну, а теперь вами займемся, молодой человек. Сталкер, вижу?
— Сталкер, — Артем провел ладонью по затылку, раньше времени лысеющему: предатель.
— Рискуете, риску-уете, уважаемый! Так. Кашель беспокоит, я слышал. Давайте-ка спину. Не холодно? Туберкулезом не болеете? Подышите. Поглубже.
— Думаете, надышусь? — скривил улыбку Артем.
— Ну-ну. Ничего ужасного нет. Хрипов каких-то… Теперь давайте на новообразования поглядим.
Он высунулся в коридор.
— Составите нам компанию?
Оба дуболома втиснулись внутрь.
— Это зачем?!
— Ну… Сталкер. Фон-то не падает, сами знаете. Ваш брат частенько, не дотянув и до сорока… Да вы не переживайте, не переживайте так. Ребятки, подержите. Ну-ну. Прилягте вот. Сталкер. Шею. Так. Горло. А?а-а?а…
Шею: у кого рак щитовидки, самый от облучения частый, иногда сначала зоб отращивают на шее. Но, бывает, и без зоба человек за месяц сгорает, а другие — с зобом до старости ковыряются как-то.
А если нащупает сейчас что? Скажет: осталось полгода. Прав доктор, среди сталкеров такое сплошь и рядом.
— А что там за дообследование? Рентген?
— Ну уж вы загнули, рентген! Так… Погодите-ка… Нет, показалось. На бочок. Ага. Все у вас пока ничего. Дайте живот… Не напрягайте, не надо.
Резиновые пальцы — мягкие, холодные — как-то вдруг притронулись, минуя кожу и мышцы, сразу к печени, пощекотали испуганные кишки.
— Ну такого прямо ничего не пальпируется. Давайте половые органы проинспектируем. Как, пользуетесь еще?
— Почаще, чем вы своими.
— Ну вы сталкер, вот я и спрашиваю. Выбрали себе ремесло, конечно. Ладно. Никаких патологий особенных я тут не вижу. Поднимайтесь. Сидели бы вы, уважаемый, в метро, как все люди. Неймется вам! А то в следующий раз как бы на дообследование не пришлось вас тоже…
— А сколько… Сколько его… этого… дообследовать будут?
Артем прислушался против своей воли: что там творится, за правой дверью? Глухо.
А внутри у него, Артема, что творится? Важно ему сейчас, рентген там у брокера или не рентген? Тоже глухо.
Сейчас важно исхитриться, схватить Гомера за шкирку и вытащить из этого места живым. И попасть на Театральную, пока туда не пришли красные. Всего один перегон. Шаг до цели. А Леха… Хотел же с уродами бороться. Пускай сначала про себя все докажет. Идиот.
— Сколько-сколько… Сколько потребуется, столько и будут, — задумчиво проговорил доктор, выписывая Артему путевку. — В этом деле, уважаемый, наперед ничего известно не бывает.
* * *
Дитмар озирался по сторонам с гордостью.
— Ну вот, добро пожаловать! Станция Дарвиновская, бывшая Тверская. Не случалось тут раньше бывать?
— Нет. Никогда.
В горле опять першило.
— А жаль. Не узнать станции!
И Артем — правда — не мог узнать Тверскую.
Низкие арки были два года назад сплошь зарешечены, превращены в клетки. И в этих клетках сидели на корточках в собственном дерьме изловленные на сопредельных станциях нерусские люди. В одной из клеток и Артем два года назад провел ночь, отсчитывая минуты до утренней казни, стараясь надышаться и надуматься.
— Полную реконструкцию прошла!
Сгинули клетки. Ни факельной копоти на потолке, ни ржавых пятен от вытекшей человеческой жидкости на полу. Все вычищено, вымыто, продезинфицировано и забыто.
И вместо казематов — торговые киоски стоят, аккуратные, покрашенные, с номерками. Праздничный базар. Толпа в нем плещется: счастливая, мирная, ленивая. Семьями прогуливаются. Ребятишки у отцов на шеях сидят, ногами болтают. Выбирают что-то на прилавках. Музычка играет.
Захотелось глаза потереть.
Поискал место, где его вешали… Не смог найти.
— Вы и весь Рейх не узнаете! — сказал унтер. — После того, как генеральная линия партии поменялась… Реформы пошли. Становимся современным государством. Без эксцессов.
Черной формы в толпе — капля, глаз не режет. Пропали рукомазные плакаты на тему превосходства белой расы, исчезли растяжки «Метро — для русских!». А из прежних лозунгов остался всего один: «В здоровом теле — здоровый дух!». И точно: лиц вокруг полно всяких, а не сплошь курносых и молочно-веснушчатых. А главное — люди все подтянуты и ухожены; как и на Чеховской-Вагнеровской, куда они попали вначале. Не слышно надрывного кашля, непременного на ВДНХ, нет зобастых облученных, и детвора вся как на подбор: две руки-две ноги, щеки — будто помидорки с Севастопольской.
Вспомнился Кирюха, который ждет экспедиции на Север.
Вспомнился Кирюха, который ждет экспедиции на Север.
— Прям твои Полярные Зори, — обернулся Артем к Гомеру.
Тот шаркал сзади и крутил бородой, впитывал: для книжки для своей, не иначе. Курица болталась у него под мышкой, тетрадь торчала, скрученная, из заднего кармана. Все остальное, включая и Артемово снаряжение, унтер пока возвращать отказался.