— Проводи.
Гомер жив. Слава тебе. Надо его найти, подождешь, Саша?
Это Артему неделя осталась или сколько там. А Гомер никуда не собирался. Надо хотя бы Гомеру, в его тетрадку, исповедоваться. Пускай запишет все себе. Про вышки, про ямы, про туннели, про грибы и про патроны. Про Орден про блядский пускай запишет все. И главное, святое — про то, что мир есть.
Хотел историю, вот тебе история.
Оказывается, старик всего-то в двадцати метрах сидел. Пили с Ильей Степановичем угрюмо, не чокались.
А увидел Артема — загорелся.
Гомер был встрепан — седые волосики венцом вокруг лысины топорщились и в лампочном желтом свете казались золотым нимбом. Оправился. В руках у него была курица — та самая, Олежкина. Никто ей не отвернул шею, никто в суп не сунул; она отожралась даже на фашистских кормах, лоснилась, зараза.
Артем поднялся к нему, обнял старика. Сколько не виделись? Год?
— Живой.
— И ты живой.
— Ты как, дед?
— Я-то как? Да вот. Начали с Ильей… Работать, — Гомер посмотрел на Артемова провожатого.
— Здравствуйте.
— И как идет? — спросил Артем у Ильи Степановича.
— Хорошо, — ответил тот Дитриху. — Пишем. Получается.
— Славно, — сказал Артем. — Пойдем, деда, пройдемся, что ли? Спасибо, геноссе, — кивнул он Дитриху. — Век не забуду.
Дитриху нужно было, конечно, за ними, подслушивать. Но за соломенным дождем стыли грибы и грелась бодяга. И Рейха больше, кажется, не было.
— Со станции ни ногой! — строго распорядился он. — До дальнейших распоряжений.
Побрели через комнатенки: бабы на коридор как бусы насажены. Как тут найти угол поукромней?
— Пишется? — уточнил у Гомера Артем пока что.
— Не то что бы.
— А что?
— У Ильи жена повесилась. Наринэ. Пьет он.
— Когда? Когда случилось?
— Ну, пару дней мы поработали — и… А фюрер требовал… Каждый день приходил лично, читал, спрашивал. Пришлось мне за двоих, в общем. Зато Илья обещал в соавторы взять. Имя на обложке и все дела. Лестно?
— Ого, — Артем поглядел на Гомера. — И как он, фюрер?
— Ну… Если так… В быту… То обычный.
— Обычный, — сказал Артем. — Надо же. Самый обычный человек. И тоже наверняка какой-нибудь Василий Петрович.
— Евгений Петрович, — поправил его Гомер.
— Почти, — усмехнулся Артем. — До уродов дошли уже? В учебнике?
— Не успели, — ответил Гомер и мимо посмотрел. — И теперь непонятно уже, успеем ли. Все разбежались. Рейху конец. Фюрер делся куда-то.
Курица расправила крылья, как будто бы для полета; а Гомер, зная уже куриные повадки, выставил ее на вытянутых руках подальше. Она поджалась и нагадила на пол.
— Несется хоть? — поинтересовался Артем.
— Нет. Бойкотирует, — невесело улыбнулся старик. — Хоть я ее уже скорлупой и запичкал. Фиг знает, в чем дело.
Шли далее, разговаривали мимо битых фашистов и вдохновленных блядей, под чужими ахами и охами, между посвистом хлыста, подстраиваясь под ритм чьей-то испорченной любви.
— Ну что. Не придется зато совесть глушить, — сказал Артем, чувствуя, как через усталость подступает зуд: все рассказать. — Теперь можешь свою собственную книгу. Как хотел.
— Свою, которую никто печатать не станет.
— Смотря, что напишешь в ней.
— А что я напишу?
Показалось, что кто-то тащится за ними. Обернулся раз, другой. Вроде рассеялся человечек в мареве. Может, и не за Артемом шел, а по своим веселым делам. А может, приотстал, чтобы глаза людям не мозолить.
Рука на нагане.
— Ты Сашу нашел свою? — спросил Артем у Гомера.
— Свою? Нет. Ты…
— Она тут, дедуль. Вчера тут была. Я говорил с ней. Про тебя.
— Ты знаешь?.. Знаешь, где она?
— Знаю.
— С ней все в порядке? Куда мы? Давай лучше к ней… И что… Она здесь… что делает?
— Что тут женщины делают, дедуль? Работает.
— Не, брось! Саша?.. Не верю.
— Ну.
— Неправда!
— А скажи… Про Хантера — правда? Что он спился? Я ведь и не знал, что вы знакомы.
— Хантер? Ты его тоже?.. Откуда?
— Он меня в поход и отправил. Тогда. Против черных. За ракетами. Я не рассказывал? А он — не рассказывал? Он не из-за этого ли пил? Не из-за черных? Или отчего?
— Он? Не знаю. Он… Мы с ним вообще мало говорили. Недостаточно.
— Ты ведь это о нем книгу писал. Свою, ту, в тетрадке. Как же?
— Не знаю. Он, понимаешь… Не настоящий герой. Я хотел из него героя сделать. Чтобы люди читали и вдохновлялись.
— Поэтому ты его непьющим сделал?
— Откуда ты…
— Говорю тебе: мне Саша все это. Не веришь, что ли?
— Мне к ней надо. Посмотреть. Я сам хочу убедиться.
— Попозже. Потерпи. Важно. Вот, кажется, тут никого… Заходи. Погоди, я тут проверю все…
— А по поводу Хантера… Да! Ну кому захочется про алкоголика читать? Идти за ним? Понимаешь? Миф должен быть. Красивый. Люди сидят в темноте, в безнадеге. Им свет нужен. Они без света совсем опустятся.
— Понимаю. А теперь ты послушай.
Артем наклонился к нему, и в стариковское волосатое ухо горячечно зашептал:
— Люди сидят в темноте, дед, потому что от них свет прячут. Запад не уничтожен, дед. И Россия не вся. Есть другие выжившие. Весь мир выжил почти. Не знаю уж, как они там живут, но… Владивосток, Полярные Зори твои, Париж, Америка.
— Что?..
— Их всех от нас скрывают. Работают глушилки. Вокруг Москвы глушилки расставлены. Радиобашни, которые все сигналы из других городов гасят.