— Я занят, — шипастой шестерней провернулось на том конце.
— Можно трубку? — не выдержал Артем.
Караульный нехотя подпустил его.
— Святослав Константинович. Это Артем. Анин муж.
— Артем, — повторил за ним ржавый, надломленный голос. — Ты зачем пришел?
— Скажите им, чтобы впустили, Святослав Константинович. Я без резины, без документов.
— У меня тут ЧП. Не могу разговаривать. Надо идти.
— Мне обратно лезть, наверх?
Трубка опустела. Караульные слушали ее вместе с Артемом, но там шипела тишина. Та же, что и в последние два года. Мельник не хотел ему отвечать. Начальник заставы сжал и разжал пальцами невидимый фонарик-жучок, требуя от Артема вернуть телефон. В караулке стало чуть темнее.
— ЧП — это на Театральной, да? — спросил Артем.
В телефоне нехотя проснулись.
— При чем тут Театральная? На Охотном ряду взрыв. До Полиса — один перегон. Надо выяснять, что…
— Охотный ряд — ерунда. Я только оттуда.
— Какого ты черта там…
— А вы… Вы про Театральную не знаете еще ничего? Про вторжение? Не доложили еще?
— Какое еще вторжение? Ты что несешь?
— Скажите, чтобы впустили меня. Я по телефону не буду. Вам — расскажу.
Стукнуло: Мельник положил трубку на стол. Донеслось, брошенное в сторону: «Анзор! Что там со Смоленкой? Выдвинулись они? Да, идем! Бери Летягу! За мной через минуту!»
Артем вцепился в разогретый пластик.
— Свято…
— Ладно. Давай старшего сюда. Через десять минут на Библиотеке.
* * *
Полис.
В московском метро были станции, жившие сыто. Немного — но имелось. В сравнении со станциями нищими, дикими или заброшенными они казались раем. Но в сравнении с Полисом оказывались свиным хлевом: сытым — правда.
Если у метро было сердце, сердце его было здесь: вот эти четыре станции — Боровицкая, Александровский сад, Библиотека имени Ленина и Арбатская, связанные сосудами переходов.
Только тут люди не хотели отказываться от того, чем были раньше. Зазнавшиеся университетские профессора, академики забубенных наук, глупые книжные люди, артисты любые, кроме площадных — на прочих станциях всем им было уготовано: жрать дерьмо. Никому они, избалованные лентяи, были не нужны. Их науки в новом мире ничего не объясняли, на их искусство ни у кого не хватало терпения. Или ступай грибы чисти, или туннели стереги. Можешь еще крутить педали, потому что в метро свет — это просто свет, а знаний тут каждому и без тебя хватает. И не говори слишком сложно, не пыжься, если не хочешь схлопотать.
Вот так — везде, кроме Полиса.
А в Полисе их как раз привечали.
А в Полисе их как раз привечали. Подкармливали. Давали им себя почувствовать людьми: помыться, синяки подлечить. В метро многие старые слова теряли смысл, становились ореховой скорлупой с истлевшим в чернь ядром: например, культура. Слово есть, а раскусишь — гниль одна на языке и горечь. На ВДНХ так, на Красной Линии так, на Ганзе.
Но не в Полисе. Тут это слово еще сладким отдавало. Его тут и сосали, и грызли, и амбары полные запасали. Не грибами же едиными, в самом деле.
Станция метро Библиотека Ленина имела верхние выходы прямо в здание самой Великой Библиотеки, когда-то Российской государственной; и чтобы оттуда никто в метро не прорвался, выходы эти были давно и прочно замурованы, а попасть сюда можно было только через боровицкий вестибюль. Рядом совсем: поэтому Артем с провожатыми явился на Библиотеку Ленина еще раньше, чем десять минут Мельника истекли.
Библиотека Ленина была совсем старинной; будто метростроевцы ее не сами возвели, а при прокладке туннелей наткнулись в московской глине на древнюю усыпальницу чью-то и раскопали ее, приспособив для своих метростроевских нужд. Зал тут был для метро неподходящий: высоченные потолки, широкие своды, воздуха слишком много для пассажиров метро; строили и не боялись, что глиняная толща задавит эти своды, обрушит их. Новые станции почти все были спрятаны в узкие и низкие туннели, в панцирь из тюбингов, чтобы земля, сев на них, им хребет не сломала. Чтобы бомбы сверху не достали. А тут еще о красоте думали, когда строили; как будто она могла мир спасти.
Свет здесь горел ярчайший; полыхали все до единой лампы, белые шары под двухэтажной высоты потолком. Растрата, пир во время чумы: людям столько света без надобности. Но тут жгли его, не жалея — волшебство Полиса в том только и было, чтобы давать пришлым почувствовать себя хоть на денек, хоть на часик — в том, старом, канувшем мире.
И Артем тоже, как все: на секунду зажмурился, и на секунду купился.
А потом мелькнула перед глазами та картина из чужого сна, несбывшийся город наверху, почему-то напомнило. Отмахнулся от нее, отмахнулся от самолетов со стрекозиными крыльями. Хватит.
На станции был переполох.
Старички неряшливые и старушки с очками, толстыми, как лупы, сорокалетние студенты сгинувших институтов, женоподобные артисты всех мастей, брамины в халатах и с книгами под мышкой — вся эта милая вымирающая заумь — роились тревожно вдоль путей, вытягивая свои шеи, чтобы получше было видно черный квадрат туннеля, который вел к Охотному ряду. А ведь им спать бы уже: полночь на часах.
Квадрат дымился.
На его границе стояли часовые Красной Линии: до Библиотеки и сразу после нее шла ее территория, перегоны все к ней относились. Саму Библиотеку Ленина красные после войны с Ганзой обменяли на Площадь Революции.