Он сдавил в руке рукоять порожнего нагана.
Одному такое не сделать. Ничего не сделать одному.
Маленькая у него команда — но есть. Летяга, Гомер, Леха. Собрать их. Рассказать им, тем, кто уже полправды знает, вторую половину. Спросить у них. Вместе придумать, как найти и как вскрыть это крысиное гнездо.
Времени прошло — неделя? Больше? Разбрелись все, наверное, по метро. Забились в какие-нибудь щели. Один — чтобы Мельник не нашел, другой — Ганза. Но вот Гомер… Рейха-то нет больше. Может, Гомер знает, где остальных всех искать? А где искать Гомера, известно.
Встал.
Зашагал, распихивая выстроившихся за лаской с номерками на ладонях, мимо пообсохших фашистов, мимо шалав всех калибров, мимо пуганых подростков, пришедших открывать любовь, мимо опаленных сталкеров, которые хотели хотя бы поглядеть, мимо мерзавцев, которых жизнь изнасиловала, и им теперь надо было через женщин изнасиловать жизнь. Мимо всех них, только начинающих или уже заканчивающих свою зрелость в подземелье.
Где тут Сашина каморка?
Нашел.
Вошел без стука, без очереди, влепил наганной рукоятью какому-то бесштанному вояке по темечку, сволок его с Сашеньки, сложил в углу; тогда уже поздоровался, отвернувшись в сторону, чтобы она могла запахнуться.
— Где Гомер?
— Тебе тут нельзя, Артем, — она смотрела на него снизу. — Зачем ты сюда вернулся?
— Где старик? Он же не отстал от тебя? Или отстал? Куда он ушел?
— Его забрали. Пожалуйста, уходи.
— Забрали? Кто забрал?!
— Тебе… Он помог тебе? Алексей — помог? Ты выглядишь другим. Лучше.
— Он мне помог. Ты мне помогла. Спасибочки, бля. Всем вам. Благодетелям.
— Ты же хотел узнать. Вот и узнал. Да? Или чего ты хотел? Просто умереть?
— Да. Прости. Мне… Я не хочу от него… От них. Это подачка. Мне не надо. Было. А теперь… Теперь спасибо уже.
— Почему ты ушел от них? Там же… Там же совсем другая жизнь, да?
— А ты не бывала? Там? Он тебя не брал?
— Обещал.
Должен. Но я попросила вместо себя — тебя. Пока.
— Ничего не потеряла. Та же самая там жизнь. Просто жратва лучше. Ну и… медицина. А что, ты бы смогла? С ними?
— Что он тебе рассказал?
— Он мне все рассказал. Все. Невидимые наблюдатели, власть, красные, фашисты, все.
— И отпустил?
— Да.
— Тебе надо уходить отсюда. Они всех ваших забрали. Брокера этого твоего. Всех. В тот же день, как ты… Может, их больше нет. Я не знаю.
— Кто? Наблюдатели?
— Нет. Не его люди. Твой Орден.
— Орден… Послушай. Ты… Я хочу понять. Он тебе все объяснял, да? Ты все знала. Про верх. Про мир. Но! Это ведь твоя мечта была. Вернуться туда. Как и моя. Чтобы мы все… Там. Опять. Там! Ты же рассказывала мне. Сама! Что ты тут делаешь? Зачем торчишь в этой помойной яме? Почему не сбежала? Почему ты тут?
Саша стояла перед ним — тонкая, как карандашом набросанная, обнимая себя руками. Смотрела на него исподлобья.
— Уходи. Правда.
Он схватил ее за запястья-ветки.
— Скажи мне. Я хочу людей поднять. Ты говоришь — почему не остался. Потому что остальные… Мы. Все мы тут. Им надо знать. Всем. Они должны знать. Ты меня не предашь? Опять. Ему? Не выдашь?
— Не предам.
Губы у нее запечатались. Артем ждал.
— Но с тобой не пойду.
— Почему?
— Артем. Я его люблю.
— Кого?..
— Алексея.
— Этого? Этого… Старпера? Извращенца?! Да он… Он же… Он же без души… Ты бы слышала, что он говорит… Про людей! Ты — его?!
— Да.
Артем отпустил ее руки, обжегшись; отшатнулся.
— Как?!
— Люблю, — она пожала закутанными плечиками. — Он для меня как магнит. Он магнит, а я опилок железный. Все. Он мой хозяин. И ко мне он всегда был добр. С самого начала.
— Он тебя в пользование сдает! Он тебя! Ему смотреть нравится, как тебя всякие… Грязные… Разные!
— Да, — кивнула Саша. — Он так любит. И мне так нравится.
— Тебе нравится?!
— А что? Тебе тоже такое не подходит? Как Гомеру? Прости тогда.
— И ты ждешь… Ждешь, чтобы он забрал тебя туда? К себе?
— У них освободилось одно место. Он получил разрешение. Но я…
— Ладно. Я понял. Ты вместо себя — меня… Ладно. Я понял. Ладно.
— Тебе надо уходить.
— Ты правда туда хочешь? К ним? В этот их круглосуточный кабак? В бункер?! Вместо верха — еще глубже?!
— Мне все равно, куда. Я хочу с ним быть. Я — его. И все.
— Ладно. Я понял.
Постоял еще. Потом снял с шеи крест. Бросил ей.
— Пока. Спасибо.
— Пока.
* * *
Вышел: мир кувырком.
Побрел через похотливую однодневную пьяную толпу. Сказал Саше, что понял, а сам не понял ничего. Как можно — с Бессоловым? Как можно такого — любить? Как можно дирижабли свои променять даже бы и на мечту о бункере? А на бордель ради бордельных коротких встреч по снисхождению? Бессолов ей и еды объедки из бункера своего выносит — и любви объедки тоже.
Сказал Саше, что понял, а сам не понял ничего. Как можно — с Бессоловым? Как можно такого — любить? Как можно дирижабли свои променять даже бы и на мечту о бункере? А на бордель ради бордельных коротких встреч по снисхождению? Бессолов ей и еды объедки из бункера своего выносит — и любви объедки тоже. А ей ничего, хватает и того, и другого. Небалованная.
Что Артем про Сашу не понимает?
И как ее ненавидеть даже?
— Эй, человек! — потянулся кто-то к его официантскому костюму. — Бодяги литру!
— Иди на хуй!
Вышел к причалу. Высокая вода стояла, по кромку.