Он положил Артему руку на плечо. Родинка у него на переносице оказалась третьим глазом, положенным ему, как демону, чтобы лучше видеть гнилое и мягкое человеческое нутро.
— Где он? Где Гомер?! — выкрикнул ему Артем.
— Давай конверт!
— Что?!
— Давай сюда конверт!
— У нас был уговор!
Закрошились искры, зубы хрустнули, пещера накренилась: Дитмар наотмашь съездил Артему пистолетной рукоятью по щеке, по скуле.
Потом перехватил по-людски, дулом Артему в лоб: убойный пистолет, «Стечкин».
— Хочешь, чтобы я с трупа твоего его снял?
Артем шагнул назад, думая, как ему успеть уничтожить депешу, а сзади уже ждала охрана. Заломили руки, опрокинули, пригнули к грязи, вырвали конверт из рук. Передали бережно Дитмару. Тот покрутил его в пальцах, попробовал сложить, посмотрел на прожекторный просвет.
— Фотографии, кажется, — сказал он, присев к Артему. — Очень любопытно. Фотографии, которые остановили войну. Красиво, а?
Убрал во внутренний карман.
— Чертовски хорошие должны быть фотографии. И очень должны понравиться именно фюреру, раз больше никому их видеть нельзя. Так? Ну кто откажется от соблазна на такое хоть одним глазочком? Тебе вот — не интересно?
— Где Гомер?!
— Тут где-то. Поищи. У меня времени нет. Мне на Театральную пора. Гуманитарная помощь, выявление агентуры… Ты здесь пока побудь. Обвыкнись… Поработай.
— Они меня не бросят! Летяга! Орден! Они ждут меня! Вам всем хана тут! Слышал, мразь?! Тварь?! Слышал ты, гнида?!
Артем рванулся, но охранники были откормленные, опытные, держали крепко; так и остался на карачках, мордой в грязь воткнут.
Дитмар, прежде чем с корточек подняться, погладил Артема по голове.
— Ждут. Точно, ждут ведь. А я пойду вот и расскажу им, чей ты человечек.
И ласково шлепнул Артема по заднице.
Глава 13
Жизненное пространство
Думал, наступит день, когда он ночь отработает; но тут ничего не было — ни ночи, ни дня, и смена была только одна: от начала и до конца. Поили из шланга, считая глотки, воду запасать не позволяли. Нужников не было; туннели, кроме одного, были переплетены сплошь колючей проволокой, как паутиной, не сбежишь, не уползешь. Зверолюди гадили стоя, не отрываясь от работы: мужчины при женщинах, а женщины при мужчинах; вновь прибывшие учились этому в первые же сутки. Учили плетками из колючки. Убивали без сочувствия, дежурно: тех, кто не хотел работать, тех, кто умирал сам и поэтому работать не мог, и тех, кто притворялся уже мертвым из хитрости. Работников не жалели — новых приводили два раза в день, им тоже надо было жрать, а жратвы не прибавлялось.
Каждый раз, когда открывалась железная дверь, когда втаскивали ошалевших новичков, выпихивали их в Шиллеровскую бескрайнюю пещеру, у Артема подкручивало кишки: вот сейчас войдет Дитмар. Обман его вот-вот вскроется: красные отправят солдат с Охотного ряда на Театральную через разорванные гермоворота, через верхний вестибюль, блицкриг обернется бесконечной позиционной войной, и Дитмар вернется, чтобы повесить Артема за предательство.
Когда он придет? Скоро?
Артема ощупали, определили, что силы в нем пока много, и дали ему возить тачку. Забирать у бородатых грызунов отковырянное, отбитое, кидать в тачку и везти в открытый туннель, который шел к Кузнецкому мосту. Поверх шпал лежал настил из досок. По нему нужно было бежать, может, метров триста, и там сваливать землю с камнями в гору, которая уже поднималась до потолка.
У Артема была хорошая работа, это он сразу понял: ему не стали сковывать ноги, и обязали не стоять на месте, а обходить кругом всех прочих, глядя, у кого скопилось больше грунта.
У Артема была хорошая работа, это он сразу понял: ему не стали сковывать ноги, и обязали не стоять на месте, а обходить кругом всех прочих, глядя, у кого скопилось больше грунта. Жаль, бежать было некуда. Зато так он смог найти Гомера.
Старик тут только полсуток провел, и еще был в одежде; но уже понял, что можно делать, и чего делать нельзя. Нельзя отлынивать. Нельзя филонить. Нельзя смотреть в глаза, с кем бы ни говорил. А если говоришь, не глядя на человека, такое прощают: на этом заводе земли и тел все равно ничего не слышно уже за шаг.
Гомер, хоть и старый, держался. Не стонал, не плакал. Бил породу сосредоточенно, не быстро и не медленно, не спешил себя спустить. Весь мокрый, землей измазанный, плечи прорваны и испачканы бурым, губы обкусаны.
— За тобой пришел, Николай Иванович, — сказал Артем мимо Гомера. — А теперь, наверное, оба тут останемся.
— Спасибо. Зря, — с ударами выдохнул ему Гомер. — Эта. Сука. Лживая. Мразь. Никого. Не. Выпустит.
— Как-нибудь выберемся, — пообещал ему Артем.
Разговор у них пошел обрывистый: слишком часто нельзя было возвращаться в один и тот же угол, надзиратели замечали и стегали плетками за такое. Плетки были упругие, стальной проволоки, шипы из них во все стороны торчали: один укусит, когда ударят, другой — когда отдернут.
— Ты. Как. Был. На. Театральной.
— Был.
— Видел. Умбаха.
— Его красные арестовали. Донос чей-то. За то, что радио слушал. Забрали и расстреляли. При мне. Не успел поговорить.
— Жалко. Как. Хороший. Мужик.
Забрал Гомеровы куски. Потом у горбатого мужичины с другого конца станции принял груз породы. Потом женщине с вислой грудью помог подняться на ноги, пока надзиратель через каменный туман не увидел. Потом снова к Гомеру.