Люди зашуршали.
Аня!
Аня появилась. Вырвалась из чьей-то клешни, протиснулась в первый ряд. Нашла Артема глазами, больше не отпускала.
— Сбиваешься, — строго сказал Мельник. — Сначала нам про депешу.
— Да. Ну. Тут так. В общем, с Артемом все было почти ясно. Что вероятно работает на противника. Преследует цель раскачать обстановку. Демаскировать Москву. Навести огонь. И с депешей…
Артем дергался, извивался, но его держали крепко. И во рту не было даже крошечного отверстия, чтобы сказать через него Летяге про вторую минус — да и вернул уже Летяга этот долг, а сам Артем перезанял крови у Бессолова. И на что? Чтобы до петли доковылять самому?
Летяга его больше не хотел видеть.
Он уже говорил четко, как будто с диска играл.
Из толпы даже редкие знакомые теперь щурились на Артема как на чужого, как на ядовитую тварь, которую раздавить.
— А что насчет Москвина? — спросил Мельник.
— Насчет Москвина, — повторил за ним Летяга. — Насчет Москвина такая история. Артем меня вытащил из бункера, когда мы против Корбута с его спецами там сидели. Когда Десятого похоронили, Андроида, Ульмана, Рыжего, Антончика…
— Я всех помню, — перебил Мельник. — Не надо.
— Вы их всех помните, да. У вас этот список. Мы все видели. И я чуть не сдох сам. И Артем мне сказал: ты понимаешь, что мы вот привезли патроны, двадцать тысяч патронов — красным? Москвину? Мы их привезли сукам, которые наших пацанов убивали? По приказу Мельника. Я понял. Мы их память продали. Понял, зачем они умерли. Ни за чем. Что политика.
— Летяга!
— Что политика важней. Что вчера война, а сегодня мир. Жалко, что пацаны все сдохли зря и вчера, когда была война, потому что сегодня же мир. Сегодня мы этим мразям двадцать тыщ патронов зарядим, чтобы они завтра ими нас оставшихся выкосили, когда будет снова война.
— Хватит!
— А потом Артем говорит: а нету вообще никаких красных и никаких фашистов. И никакого Ордена нет. Есть только одна какая-то структура. Невидимые наблюдатели. Или хер знает кто там, без разницы. И мы один отдел этой структуры, а красные — другой. И это ненастоящая война была, и оборона бункера — херня. Это все спектакль. А я думаю — а водку с мертвыми нашими пацанами пить — тоже спектакль?!
— Летяга!
— Пускай говорит! — закричали в толпе. — Слово дай ему! Летяга наш! Наш человек! Не затыкай!
— Освободи его! Что за тема?!
— Так, Летяга закончил… Я, между прочим, обе ноги…
— И Артем говорит — а вот Ганза в бункере где была?! Почему они нам людьми только потом помогли? А не когда мы просили их?! Не на это он ноги-то поменял?
— Летягу в командиры! — заревел кто-то.
Тут клюкнуло что-то быстрое, и Летяга брызнул красным на белую красивую стену за собой. Брызнул, ослаб, сел и лег лицом в пол. Затылка у него не стало, вместо затылка сделалась мясная воронка.
И у Артема такая же сделалась где-то в душе сразу.
— Летяга!!!
— Летяаааага! Ганза это!!!
— Бей Ганзу!
Кто-то с лету снес Мельникову коляску, он выпал на гранит неподалеку от густой лужи, стал дрыгать лапкой как перевернутый на спину таракан, пытаясь подняться, колеса крутились, мелькали спицами, а сверху над ним уже сшибались люди, друг от друга неотличимые, но точно про себя знающие, кто тут чужой и кто свой.
Схватили Артема, оттащили, сорвали ленту, дали говорить, грудью заслонили, Леху вытянули, а Артем уже — Гомера; оказались в кольце своих; дрались озверело, голыми руками — оружие никому нельзя было пронести на суд, кроме конвоя и палачей.
— Шанс! Шанс! — орал Артем Лехе в ухо, пока вырванными у конвоиров ключами тому отпирали браслеты. — Берем людей! На Цветной! И Гомера! На Рейх! В типографию! Все сделаем! Все по плану!
— Есть! Есть! — орал Леха.
Две схлестнувшиеся волны стали расходиться, отдвигаться от раскола: одна забирала с собой мертвого Летягу, другая — сучившего рукой Мельника и коляску с гнутыми колесами.
Но Артему нельзя было еще бежать со всеми вместе. Он выпрыгивал из толпы, заглядывал вокруг. Где она?!
— Эй! Эээй! — гаркнули ему с той стороны.
Схваченную за волосы, в порванной рубахе — показали ее: Аню.
— Где зачинщик?! Черного дайте нам! У нас жена его!
— Аня!
— Сюда давай, урод! Мы ей иначе пасть… Мы ее на всех тут… Понял?! Ползи к нам, паскуда!
— Не смей!
Аня елозила и кляла их; подбитый глаз уже чернел. Коричневым соском жалко и вызывающе торчала грудь.
Артем поймал за руку Гомера.
— Листовки! Про глушилки, про выживших, про Наблюдателей! Про то, как нас всех дурят! Правду! Правду, дедуль!
Гомер закивал.
— Леха! Ты его знаешь! В лицо! Бессолова! Сашин хахаль. Кроме тебя, никто! Возьми людей тут. На Цветной. Пускай эта мразь вам…
— Ну все, Черный!
— Или впустит… Или кончи его там прямо! Не трожь ее, суки!
Леха мигнул.
— Все! — крикнул Артем тем. — Все! Иду! Иду к вам! Отпустите! Ну?!
С Аней они встретились на половину секунды — между двумя полюсами черного. Встретились и разошлись.
Глава 22
Правда
Из переходов перекипало-возвращалось на Арбатскую ее отлучившееся население: кордоны, которые его держали подальше от судилища, вмешались в общую драку. Орденские раскольники отступали со станции кто куда, Артем, зажатый между чужими людьми, этого уже не видел. Но кричал всем из-за черных глухих спин: