А если сон — то и без порток можно.
И он зашагал вперед, на голоса.
Стена в одном месте проваливалась вдруг, и открывалось пространство с далеким потолком; тут видно было, как все построено — вроде туннеля, но туннеля гигантского, который по высоте можно было поделить на три человеческих этажа. И с первого из этих этажей вверх шла широкая парадная лестница, устеленная красными половиками. Над лестницей висел шар — поразительный. Оклеенный зеркальными квадратиками. По шару лучом бил какой-то осветительный прибор, и рассыпались вокруг, отраженные, блики, похожие на зайчиков от лазерных прицелов. Шар вращался чинно, как будто был планетой, и зайчики плыли по стенам.
Сверху играла удалая и отчаянная музыка, там и смеялись. На всю стену над ступенями было развернуто огромное знамя — сочно-красное, расшитое золотом. Посреди — герб: Земной шар в витом обрамлении, а поверх его — скрещенные молот и серп. Тем, кто бывал на Красной Линии, знакомый символ. И по нему тоже ползли веселые блики от зеркального шара.
У красных он?..
Зачем же красным его выхаживать?
Сон.
— Я буду вынуждена позвать охрану! — предупредила его врачица откуда-то сзади.
Артем поставил свой посох на первую ступень, поднялся к музыке поближе. Ноги были несильные, не до конца надутые. Подождал, потом вторую ступень одолел.
Что за место?
Медленно, прищуриваясь, брел вверх. Стала открываться глазам арка; в ней виделись белый потолок, и яркий свет, словно дневной.
И вот — выплыл из-за ступеней — зал…
Огромный зал. Круглый свод иссиня-белый, сам будто светящийся, с потолка люстры, как стекольный взрыв, пол — мягкий, застеленный сплошным ковром в удивительных ярких разводах; на такие нельзя глядеть, укачивать начинает. И всюду столы, столы, одни столы. Круглые, накрытые — скатерти заляпанные, но тоже когда-то бывшие белыми. Тарелки с объедками, графины чем-то рубиновым до середины заполненные. На полу вилки валяются.
И люди: тут и там.
Собрались в кучки за одними столами, другие объели и оставили. Где-то обнимаются, сомкнувшись лбами, как Артем с умирающим зэком в туннеле, но не от тоски, а от водки. Где-то ведут важный разговор. Одеты странно: под пиджаками не голое тело, а рубашки, хоть и мятые. Галстуки даже, как на довоенных фотографиях.
Артем, будто невидимый, шагал к ним по мягкому ковру, купал босые ступни в шерстяной траве. Поднимал на него от стола кто-то мутный и удивленный взгляд, но долго глядеть не мог, и отваливался обратно, в сложные салаты и в недопитые стопки.
Расхристанный оркестр бузил на сценке в дальнем конце зала, и какой-то пузан порывисто и косолапо отплясывал промеж музыкантов под косолапые аплодисменты от ближайшего столика.
— Артем?
Он остановился, замеченный.
— Садись. Не стесняйся. Да ты и не стесняешься, я вижу.
На него с улыбкой глядел человек. Темные волосы — влажными пластами через лоб, мешки под глазами набрякли, глаз хмельной блестит, рубашка расстегнута. Рядом с ним какой-то лысеющий боров, раскрасневшийся и икающий.
— Алексей… Феликсович?
— О! И ты меня помнишь?
— Я вас искал.
— Ну вот: нашел! Артем — это Геннадий Никитич, Геннадий Никитич — Артем.
— Очприятн! — всхрапнул боров.
Артему только сейчас пришло в голову прикрыть срам. Только сейчас стал подозревать: ну а если не снится? Бред вокруг невыносимый, но нельзя же во сне подумать о том, что спишь, и что скоро просыпаться, ведь от этого же сразу проснешься?
Он сел голым задом на бархатный стул, прикрылся салфеткой. Как в таком положении допрашивать Бессолова? Где Артемов наган? Чем ему угрожать, чтобы правду говорил? Столовым ножом?
— Как я здесь оказался?
Спросил, чтобы не признаваться про сон.
— Подружка твоя меня уговорила. Наша общая.
— Что?.. Саша?
— Саша. Исключительно слезно меня молила. А я, знаешь, мягкий человек по природе. Ну и потом вспомнил тебя, какой ты смешной. Неплохо тогда оттянулись… Молочный брат, так сказать. Так что мое сердце дрогнуло. Я ведь тебя с колен поднял. Помнишь что-нибудь? Ты, кажется, глистой злоупотребил. Был несколько не в себе. Но со всеми заданиями справился.
— Какпикантн!
Артем влез поглубже под скатерть. Вдруг почувствовал себя очень голым, по-стыдному, по-идиотски. Саша просила у этого упыря спасти его? Его выхаживали, потому что Саша уговорила?
— Я не хочу. Мне не нужно такое. Мне не нужно, чтобы ты мне тут эти подачки свои!
— Узнаю брата Колю. И тогда ведь как воевал! Под глистой. Собирался наводить мировую справедливость. Особенно когда про Мельника мы с тобой беседовали. Две сигареты у меня истратил, чтобы свести наколку. Неужели — ноль?
— Где мы? Я? Сейчас?
— Мы? В бункере. Нет, не в вашем героическом бункере, не делай таких глаз. Тут этих бункеров, под Москвой, знаешь… Мы вот себе поприличней подобрали. С евроремонтом. Остальные — так себе. Где подтоплено, а куда вообще не попасть, так двери проржавели.
— Именнтак!
Подошла врачица и с ней охранники; нарядные, в кителях, будто с парада только. Изготовились Артема крутить.
— Ну что ж вы, сразу заберете его у меня? — расстроился Бессолов. — Дайте потолковать с человеком. У него вопросов, наверное, тьма.
Врачица согласилась, отошла.