— Думаю, что ты мне так и не объяснил, зачем мне тут торчать. Не понимаешь ты? Лучше или хуже — это все под землей, в метро. Кому это на хер надо? Когда наверху целые города? Леса! Поля! Океан, блядь!
Дошли до конца: до пустого громадного туннеля, ребристого, залитого ржавой водой. Уперлись. Жужжала помпа, откачивая из полости мокроту.
— А ты откуда знаешь, что там? А? Там, может, все то же самое, что и у нас, только без потолка. Ну, играет радио. Что, рай у них там от этого? Свобода? Любовь братская? Не смеши. Разбредаются по всей земле, дичают поодиночке без власти, без государства, забывают и как читать, и как писать. Я тебе про исключительность говорил. Это метро нас исключительными делает! Пятьдесят тысяч человек в одном месте. Только в такой концентрации можно цивилизацию уберечь, культуру. Только таким способом. Да, в метро. И что? Они там на свежем воздухе озвереют быстрей, быстрее забудут, что такое — быть человеком. Там! Наверху будут — неандертальцы, многоженцы, скотоложцы! А люди, духовные, разумные люди будут — тут!
— Духовные?! А кто детей-то жрет своих?
— Ну! Робинзон Пятницу тоже не одномоментно от человечины отучил.
Мы просто резких движений не делаем. Но рано или поздно…
— А почему бы нам самим не дать выбрать? Наверху или внизу нам жить? Вы нас-то почему не спросили?!
— Мы спрашивали, — улыбнулся Бессолов. — И спрашиваем.
— Тебе их кормить нечем! Хворь же грибная! Отпусти их, чтобы они хотя бы от голода здесь не передохли!
— Наш великий народ и не такие испытания переживал. Переживут как-нибудь. Они знаешь, какие живучие? Пиздец какие.
— Пускай идут наверх! Дай хоть шанс им!
— Наверх? А наверху, думаешь, молочные реки да кисельные берега? Ты был там! В Балашихе, например. Что им там жрать?
— Найдут, как себя прокормить!
— Романтик ты хренов. На кой черт я на тебя, дурака, время трачу?
— Ну и выпусти меня! Я не просил, чтобы меня спасали! Чтобы такие, как ты…
— А что, думаешь, если я тебя выпущу, за тобой все метро сейчас поднимется? Скинешь нас, расскажешь людям правду, и поведешь их за собой наверх? И все там будет не так, как здесь?
— Будет!
— Да иди, — равнодушно сказал Алексей Феликсович. — Валяй. Я тебе даже твой революционный наган верну! Тебе там не поверит никто, как ты мне не поверил. Ты хоть осознаешь, что ты просто будешь всем пересказывать байку о Невидимых наблюдателях? Очнись, Артем!
Артем кивнул. Улыбнулся.
— А это мы еще посмотрим.
Глава 21
Товарищи
Сняли с головы мешок.
Посмотрел.
Но и без этого уже можно было угадать, куда его привезли — по голосам: на Цветной. Туда же, откуда и забирали. С самого бункера волокли в мешке, чтобы обратной дороги найти не смог.
Расстегнули наручники, сдернули с плеч балахон, дали под зад пинка; потом рядом упал-звякнул черненый револьвер.
Артем первым делом за него схватился. Пустой. Обернулся — а провожатые уже в толпе рассеялись. Мелькнули две серые человеческие песчинки и засыпались прочим серым песком.
Сразу же, без проволочек, и вышвырнули из бункера. Как был в официантском обмундировании, так и остался. Врачица только успела каких-то таблеток напихать ему в карман выглаженных по стрелочкам штанов. Добрая душа. А потом — мешок на голову.
Сел, подумал. Вокруг люди совокуплялись вовсю, потому что нужно было как-то жить. И Артему теперь приходилось как-то жить со всем узнанным в некрепкой, фанерной своей черепной коробке. Узнанное давило на миллиметровые стенки изнутри, дальше с ним Артему было несовместимо.
Нельзя было поверить, что все происходящее в метро — весь ад, вся беспросветность и вся бессмыслица — на самом деле, кем-то учреждены, и что кого-то они вполне удовлетворяют. Не то было жутко, что людей с грунтом мешали, чтобы туннели засыпать, а то, что без этого и мир не стоял бы, провалился б в полости. Нельзя было понять такого мироустройства.
И нельзя его было простить.
Сидел, глядел в чью-то ходуном ходящую белую голую задницу, и спорил с ней, как будто она была бессоловским лицом. Высказывал ей все, что Бессолову не сообразил высказать.
— Конечно, если столько лет людям врать… Как им отличить правду от… Если к корыту с помоями их пригибать всегда… Но это не значит, что они не могут распрямиться… Наверх посмотреть или вперед хотя бы… Конечно, вы так устроили все… Но это не значит, что они сами не могут… Или что не хотят… Спрашиваете? И сами подпихиваете ответы правильные… Спрашивают они…
С задницей спорить было легко.
Высказывал ей все, что Бессолову не сообразил высказать.
— Конечно, если столько лет людям врать… Как им отличить правду от… Если к корыту с помоями их пригибать всегда… Но это не значит, что они не могут распрямиться… Наверх посмотреть или вперед хотя бы… Конечно, вы так устроили все… Но это не значит, что они сами не могут… Или что не хотят… Спрашиваете? И сами подпихиваете ответы правильные… Спрашивают они…
С задницей спорить было легко. Задница не возражала.
— А что люди понимают… Это вас сносить нужно… К чертям… Бункер ваш… Разгонять. Если не разогнать… Не вскрыть гнойник… Тогда ничего… Надо вас, крыс жирных… За шкирку… Людям показать вас… Вы при людях поговорите так… О них… Как о скоте… Вот тогда. Тогда посмотрим. В бункере они… Гниды… Всех разгоню… Мне не поверят — вам поверят… Вас заставлю все сказать… А если не скажете… Из этого самого ствола вам… Затылки не только у нас есть… Суки…