Огляделся: вот любимая его во всем метро станция.
Темно-красный кирпич, креозот в воздухе как смола — сладкий и копченый, домишки-кельи, абажуры тряпичные, музыка откуда-то играет нежная, струнная, люди в забавных халатах бережно листают дряхлые книги. Ведут шепотом разговоры о прочтенном, и в прочтенном живут, совсем не нуждаясь ни в верхнем мире, ни в нижнем.
Где та келья, в которой Артем ночевал у Данилы, своего друга на день и на всю жизнь? Кем-то другим занята.
— Гомер?
Он поднялся.
Знакомый силуэт.
— Гомер!
Откуда — тут? Как? Почему?! Разве не на Рейхе?
Поднялся, поковылял… Потер глаза. Старик был увлечен: осматривал пустую келью. Юный брамин с никогда не бритыми глупенькими усиками показывал ему комнатку, давал наставления, ключи вручал.
Обознался?
— Стол здесь, правда, некуда поставить, но можете вместе со всеми работать… Зато для книг полки вот… Единственное — с животными у нас нельзя. С курицей вам придется распрощаться.
— Это обязательно?
— Обязательно.
— Ну что ж…
— Гомер!
Старик обернулся.
— Деда… Ты что тут… Ты как сюда… Тебя наши спрятали? У тебя получилось… С типографией? Вышло? Работают станки? Бумага не намокла?
Гомер смотрел на Артема как на покойника — печально и отстраненно.
— Почему ты молчишь? Получилось? Покажи!
— Артем.
— Вам что нужно? — запальчиво влез усатенький.
— Где листовки, дед? Ты был на Чеховской?
— Мне охрану позвать?
— Не нужно, — покачал головой Гомер.
— Подожди. Почему ты не был там? Они тут на Арбатской устроили митинг, стали затирать людям… Обычное это свое. И все верят…
— Это не мое, Артем.
— Что?..
— Я не могу заниматься вот этим.
— Чем? Чем — этим?
— Пропагандой. Листовки печатать. Революционная деятельность вся эта… Я старый уже для такого.
— Ты даже не был там? На Чеховской?
— Не был.
— Почему?
— Я в это не верю, Артем.
— Во что? В глушилки? В Невидимых? Во что?! В мир наверху?! В то, что тут внизу зря все?!
— Не верю. Что людям нужно это. Что люди хотят это знать.
— Это — правда! Правда!!! Людям — нужна — правда!!!
— Не кричи. Какую правду я им должен рассказать?
— Всю! Все, что ты видел! Все, что я видел! Про женщину, которой голову арматурой! Про сортир его! — Артем мотнул своей головой, почти отвалившейся уже, на Илью Степановича омертвелого, притащившегося за ним и сюда.
Какую правду я им должен рассказать?
— Всю! Все, что ты видел! Все, что я видел! Про женщину, которой голову арматурой! Про сортир его! — Артем мотнул своей головой, почти отвалившейся уже, на Илью Степановича омертвелого, притащившегося за ним и сюда. — Про то, как в спину стреляют своим! Как младенцев за хвостик усыпляют! Как за болтовню людям в лоб палят! Как без защиты гонят строить ветряки! Чтобы для глушилок электричество было! Про глушилки! Как их, мертвых, собаки жрут!
— Это разве правда? — спросил Гомер.
— А что это?!
— Это чернуха, Артем. Они, думаешь, и так этого не знают всего? Они живут в этом. Они не хотят об этом помнить, им еще и читать такое только не хватало. Может, мне и про жизнь людоедов писать? Или как партийная верхушка сироток растлевает? Что в Ганзе, что на Красной Линии.
— При чем тут это?!
— Это правда тоже. Такое людям хочется читать? Такое им нужно? Не надо их этим дерьмом пичкать. Им герои нужны. Им миф нужен. Им красота в других необходима, чтобы самим оставаться людьми. Что я им расскажу тут? Что какая-то кучка бюрократов правит ими спокон веков? Что они зря торчат в метро? Что ничего тут не поделать? Это паранойей отдает. Мрак. А им нужен — свет! Они ищут его. Хоть от свечного огарка. Хоть какой-нибудь проблеск. Ты им о чем хочешь сказать? Что они все — рабы? Ничтожества? Бараны? Никто тебя не будет слушать! Вздернут! Распнут!
— А ты — что им?! Вместо правды?!
— Я им? Я вот… Легенду им. Об Артеме. Который был таким же простым парнем, как и каждый из них. Который жил на окраинной станции под названием ВДНХ. И чей дом вместе со всем прочим метро подвергся жуткой опасности. От кошмарных чудовищ, живущих на поверхности, и пытающихся лишить загнанное в угол человечество последнего пристанища. О том, как этот паренек проходит через все метро, как он закаляется в боях, как становится из недотепы — героем. Как спасает человечество. Вот эта история людям понравится. Потому что она про них, про каждого. Потому что она красива и проста.
— Ты это собираешься? Это? А все, что сейчас?..
— Это политика, Артем. Это пропаганда. Это борьба за власть. Это слишком быстро пройдет. Все поменяется. Я не хочу писать памфлеты, они сразу же после написания тухнут.
— А что ты хочешь?! Вечное?!
— Ну… Вечное — это громко…
— Я тебе запрещаю про меня писать. Запрещаю. Понял?!
— Как? Это не тебе принадлежит уже. А человечеству.
— Я не хочу сахарным петушком в твою петушиную книжку!
— Ее люди прочтут. Узнают о тебе.
— Да мне насрать, узнают люди обо мне или нет! При чем тут это?!
— Ты молодой, Артем.
— При чем — тут — это?!
— Не надо так… Со мной. Ты герой. О тебе узнают. От тебя останется слово. У тебя дети еще будут, может. А обо мне? Мне как быть? Что от меня останется? Листовка безымянная? Клочок бумаги?
— Постой… Они тебе… Тебе тут комнату дают… Они тебе комнату дают?!