Артем слушал и не слышал. Думал о другом: главное, чтобы там, в Рейхе, никто не узнал его. Чтобы никто не вспомнил паренька, которого восторженной толпе на Пушкинской с помоста обещали повесить. Чтобы не опознали тюремщики из казематов Тверской. Побег висельника — нечастое дело. Забудут такое?
— А, сталкер? — Дитмар тронул его за руку, и прямо за ожог прохватил сквозь рукав.
— Что?..
— Какие районы твои, говорю? Где работаешь? Наверху?
— Я… Библиотека. Арбат. Для браминов книги сверху носил.
Гомер смотрел мимо, рассеянно чесал куре холку: не успели отдать ее никому в вертепе, и съесть не успели, так что кура продолжала жить.
— Хороший район, — унтер смотрел на Артема; ломаные фонарные отсветы от гнилой воды липли к его лицу. — Все там знаешь? И Охотный ряд? И к Большому туда дальше?
— Бывал, — осторожно сказал Артем.
— А почему на браминов работал?
— Читать люблю.
— Молодец! — похвалил его Дитмар. — Молодец. Такие люди, как ты, нужны Рейху.
— А такие, как я? — спросил Леха.
— Рейху всякие люди нужны, — подмигнул ему унтер. — Особенно сейчас.
* * *
Приплыли.
Подземная река уперлась в запруду. Берегом навалены были мешки с грунтом, что ли, и в них ткнулась бутылочная лодка.
За мешками шла уже настоящая стена, туннелю по середину. Гудела электрическая помпа, откачивая набирающуюся по ту сторону запруды лужу. Штандарты развешаны: красное поле, белый круг, трехпалая свастика. Триумвират Чеховской, Тверской и Пушкинской. Все, конечно, уже переименованы давно: Чеховская — в Вагнеровскую, Пушкинская — в Шиллеровскую; Тверская — тоже еще во что-то. У Рейха свои кумиры.
Спрыгнули на берег, унтер обменялся зиг-хайлем с дозором. Все были нарядные, с иголочки. Главный офис железных дорог наверху обнаружили, не говорят, а у них форма была такая, черно-серебряная.
Досмотрели багаж, и сразу, конечно, все нашли: вот рация, а вот автомат. Спас унтер: пошептал что-то, улыбаясь Артему из-за черного плеча, и пограничники обмякли.
Однако на саму станцию не пустили.
Нашли в туннеле зарешеченный боковой ходок, у которого стояла охрана.
— Сначала медосмотр, — бодро сообщил Дитмар. — В Железный легион хлюпиков не берут. Снаряжение… и курицу… придется временно сдать.
Оставили все охране.
Комната. Белый кафель кругом. Пахнет карболкой. Кушетка, доктор стоит в маске микробной, в шапочке, одни лохматые брови нависают. Двери какие-то дальше. Унтер с ними вошел, в углу на табуретку присел. Доктор улыбнулся просоленными бровями, обмаслил глазами-маслинами. Заговорил певуче, с недобитым акцентом.
— Ну, кто у нас первый?
— Давайте, я, что ли! — брокер поежился.
— Раздевайтесь до трусов. Медкомиссию проходили?
Доктор поглядел, постучал, пощупал резиновыми перчатками, в глотку заглянул, попросил оскалиться. Стетоскоп надел, попросил подышать.
— А теперь трусы спускаем. Спускаем-спускаем. Так. Позволите? Ага. А вот это у нас что?
— А что? — напрягся Леха.
— Ну вот левое яичко, кажется… Не чувствуете?
— Вот… Вот так, конечно… Чувствую.
— Подзапущено уже. Под-за-пу-ще-но.
— Ну… Доктор… Танцор-то я хороший! — оскалился брокер. — Так что мне нормально, не мешает.
— Ну, не мешает — и славно. Одевайтесь, уважаемый. Свободны. Вот, правая дверка.
Леха натянул, застегнул, а врач пока писал что-то в бумажке. Унтер прочитал, покивал.
— Добро пожаловать.
Брокер подмигнул Гомеру с Артемом: и вам не хворать, и нырнул в предписанную дверь. Там какие-то ступени вниз бежали.
— Теперь вы, что ли, уважаемый.
Это Гомеру.
Старик шагнул вперед. Оглянулся на Артема: кто знает, что у них тут за медкомиссии. Артем не забирал у него своих глаз, не бросал деда. Вдруг накатило дежавю, огорошило, как очнулся. Кашлянул: в горле запершило. Доктор на него внимательно посмотрел.
Гомер сложил вчетверо засаленный плащ, положил на кушетку, на край, в ноги; стянул через голову свитер, под ним — майка грязная, под мышками пятна. Встал — голый, грудь впалая, живот бледный, на плечах волосья курчавые редкими клочками.
— Так… Шею давайте посмотрим… Щитовидку… Под бородой-то… — доктор запустил руки Гомеру в его кислое серебро. — Ну что… Зоба нет. Остальное сейчас прощупаем…
Промял Гомеру — напряженному, насупленному — живот, заставил и старика спустить брюки, там все проверил.
— Опухолей не вижу никаких. Блюдете себя, а? Наверх не ходите, водичку фильтрованную покупаете, да? — уважительно и удивленно даже подсказывал врач. — Поздравляю. Я бы и сам в вашем возрасте не прочь вот в такой форме быть… Одевайтесь.
Накарябал что-то на бумажке, сунул ее старику в руки.
— Левая дверь.
Гомер засомневался. С надеванием плаща не спешил, оттягивал. Ищуще оглянулся на унтера, на начальство.
— А почему деду левая? — спросил за него Артем.
— Потому, уважаемый, что с вашим дедушкой все хорошо, — ответил врач. — В выписку загляните.
— «Нормален. Годен к службе и иммиграции», — прочитал Гомер, опасливо отнеся бумагу подальше.
К иммиграции годен. Опухоли ищут. А если находят?
— А правая дверь куда ведет?
Дитмар, которого спрашивали, только улыбнулся.
— А! Молодого человека на дообследование отправили. Там еще окончательной ясности нет. Специалисты должны посмотреть. Проходите, дедушка, не задерживайтесь. Мне к внуку уже пора приступать, — объяснил врач нетерпеливо так, но не грубо.