— В городе Муром есть монастырь.
— В городе Муром есть монастырь. Выкрашенный в белый. И купола над ним голубые. Цвета неба. На берегу реки стоит. И вокруг лес. Идем туда? Разведчиков сначала, пока соберутся все. Транспорт найдем какой-нибудь, починим. Женщин с детьми — машинами.
— А жрать там что?
— А тут вы что жрете?! Вы тут… Черт с вами. И никак, видно, иначе нельзя тут! В этом беда! В этом месте! Это — не убежище! Это склеп! Отсюда бежать надо!
— Ну дак и беги, епта, — сказали ему смурно и негромко. — Че те одному-то не бежится? Че ты людей тащишь? Маесей, бляха.
— А что, его Ганза за что выдать-то просит? Убил кого-то? — полюбопытствовала какая-то женщина.
Артем оглянулся на Сухого. Тот водил глазами по столу, как будто в поисках Артему поддержки. Но не вмешивался.
Артем вытер лоб.
— Хорошо. Ладно. Я собираю экспедицию. Пока — разведочную. Пойдем исследовать на восток. Посмотрим, где там пригодно для обитания. И когда найдем, вернемся за остальными. Кто со мной?
Никто не ответил. Жевали, глазели, пили. Не ответил никто.
Аня отложила нож в сторону. Поднялась.
— Я. Я с тобой.
Постояли вдвоем. Потом зашебуршало.
Чахоточный Кирюха забрался на скамью ногами, чтобы его было видно. Пискнул решительно:
— Я тоже! Я поеду с вами! Из метро! В Полярные Зори!
Как сидел, так и встал — между Аней и Артемом. Они переглянулись.
Наталья, его мать, отскочила от стола, полетели и разбились об пол стаканы.
— Живо сюда! Все, спать идем!
— Ну ма! Ну в Полярные Зори!
— Никуда мы не поедем! Мы тут дома!
— Ну хоть отпусти съездить…
— Нет!
— Это же верх, Наталь… — произнес Артем. — Там же воздух. Другой. Свежий. Тубер же…
— Тубера нет, другое есть! Чума какая-нибудь! Там вон, люди говорят, американцы! Американцам нас сдать?!
— Ты не хочешь — его отпусти. Он тут же… Сама говорила. Сколько ему?
— Ты — у меня?! — она задохнулась. — Ты сына у меня?! Ах ты гад… Не дам! Не разрешу! Кирюшку! Слышали?! Сына хочет отобрать! Американцам его! Как игрушку! И сам… И нас!
— Дура, — сказал ей Артема. — Сука.
— Катись сам в свой верх! С червяками нас сравнивать! Не пущу! Не смей! Отнимают!
— Не давай ему ребенка! Он же с припиздью, все знают! Куда он потащит его?!
— Не дадим! Это уже какой-то беспредел!
— Я с вами хочу! — заплакал Кирюха. — Я хочу на верх посмотреть!
— Да сдать его этой Ганзе, и делов, — сказал кто-то. — Пускай разберутся.
— Ну и вали! Если тебе тут с нами тяжело! Вали, предатель!
Стали отодвигаться от стола, вскакивать.
— Ну и сидите! Жрите! Жрите друг друга дальше! Пускай вами тут крутят! Как баранами! Хотите сами дохнуть — дохните! В дерьме возиться — возитесь! Свое гребаное прошлое перекапывать — давай! А дети в чем виноваты?! Детей вы зачем заживо хороните?!
— Ты сам-то баран! Сам-то продался! Никто с тобой никуда не пойдет! Куда ты нас, в ловушку завести?! Сколько тебе заплатили?! Да сдать его! Еще из-за этого говна отношения с Ганзой ломать!
— Так, хватит! — встал Сухой, прикрикнул.
— А ты за своим присмотрел бы! Вон он там, продался каким-то! Мало нас травил сколько! Мы, может, и не болели бы, если ты, сволочь, все время герметику нам не нарушал! Ты не лезь к нам, в наше! Мы сами, ясно?! Это — наш — дом!
— Тееем, я с тобой, я с вами, пожаааалста!
— Вали! Проваливай! Пока не выдали! Страдать еще за него!
Кирюхина рука нашарила Артемов указательный палец, обняла-вцепилась, но Наталья дернула — и утащила его.
Глаза у Артема потекли.
— Пап… — он оглянулся на Сухого. — Пап. А ты — что?
— Я не могу, Артем, — мертвым голосом прошелестел Сухой. — Не могу с тобой. Как я людей брошу?
Артем поморгал.
Голова кружилась. Стояло булыжником в глотке сожранное.
— Да ебись оно все конем в этом вашем метро! Я за вас сдохнуть готов был, а тут и сдохнуть-то не за кого!
Смел с грохотом и лязгом со стола тарелки с человеческой свининой, опрокинул скамью.
За ним шагала — Аня; и плелся зачем-то следом Илья Степанович.
— Ты, что ли, наверх собрался? — спросил у него Артем.
— Нет. Я нет. Я тут. Я про вас… Артем… Я про все это… Разрешите написать, а? Мне разрешите — книгу? Я в ней все, как есть… Честное слово!
— Пиши, бля. Ни хера ты не напишешь. И никто это читать не будет. Прав Гомер, сука старая. Всем сказки нужны!
* * *
На западе было алое закатное небо, а на востоке — кристальное, чистое и звенящее, как вымытая бутылка. Все облака смели с него и вбивали теперь по одному в зенитную синеву серебряные гвоздики один за одним.
Побросали в багажник еды, патронов, стволы, фильтры. Канистр с солярой там было еще три целых. Хватит пол-Земли проехать.
Ярославское шоссе, широченное, уходило от ВДНХ сразу на другой край континента. Было оно заставлено недоехавшими, но виднелась между застрявшими в прошлом тонкая колея, по которой можно проехать туда — куда-то. Дома мертвые золотились по контуру, и на прощальный миг Москва казалась Артему теплой и настоящей.
Надоела резина на коже и надоело собираться. Хотелось уже сейчас без нее. Хотелось уже скорей мчаться с опущенными стеклами, ловить встречный воздух открытой пятерней, дышать им, теплым и свежим. Ничего, часа через три или четыре, может, вообще снимут они эти противогазы и зашвырнут из окна куда подальше.