— Что значит — нет?
— Ну то есть — конечно же, есть! Есть названия. Людям же очень важно как-то себя называть. Считать себя кем-то. Очень важно с кем-нибудь бороться. И мы идем им навстречу. У нас же не тоталитарное государство! И мы предлагаем им самый широкий ассортимент: хочешь громить уродов, Железный легион ведет призыв. Мечтаешь о бесплатной пайке и об общем деле — беги на Красную Линию. Не веришь ни во что, хочешь просто делать бизнес — эмигрируй на Ганзу. Интеллигент? — фантазируй об Изумрудном городе, а штаны протирай в Полисе. Удобная ведь система. Я и тогда, на Цветном, пытался тебе это втолковать. Зачем тебе наверх? Свободу мы тебе и тут обеспечить можем. Что ты еще наверху забыл?
Алексей Феликсович остановился у выхода, окинул усыпальницу бомбы взглядом, потушил свет. Артем все думал над ответом.
— Так вы не с Ганзы? Это все — не Ганза?
— С какой Ганзы? — покачал головой Бессолов. — Говорю же: никакой Ганзы нет. Ну? Есть Кольцевая линия, и есть люди, которые считают, что живут на Ганзе.
— А откуда тогда?
— Да отсюда же, — Алексей Феликсович поднял глаза к сводчатому потолку, скрученному из тюбингов. — Вот ровно отсюда. И даже скорее вон оттуда. Догоняй.
Вышли в какую-то комнатенку, выстланную паркетом, стол с горящей зеленой лампой: пост. На посту часовой в офицерской форме встает, козыряет. Приемная чья-то? На второй полуэтаж ведут эскалаторные ступени; муляж. Как будто из другого времени комната: не из притворных двухтысячных, а из каких-то как бы старинных, а на деле вовсе никогда не тикавших.
Поднялись по ступеням, там дверь.
Кабинет. Застекленные книжные шкафы набиты томами; посреди комнаты — помост-подиум.
И в углу — номенклатурный стол, как у Свинолупа или у Мельника. За столом сидит человек.
Неподвижный.
Откинутый назад. В потолок глядящий. Глазами с пластмассовым блеском.
В кителе, на погонах золотые звезды. Усищи черные. Волосы зачесаны.
— Это…
— Иосиф Виссарионович. Прелесть, правда?
— Сталин?..
— Ростовая кукла Сталина. Воск. Можешь посмотреть.
Артем, запутанный в этом сне, послушно взошел на подиум.
Сталин положил бескостные руки на стол; в одном восковом кулаке торчала ручка, будто кукла-вождь собиралась подписать какой-то приказ. Другой был расправлен в плоскую ладонь, пальцы тянулись вперед. Под усами была улыбка — ножом вырезанная, неустанная. Рядом лежали тряпичные невянущие розы.
Артем не выдержал, дотронулся Сталину до носа. Тому было все равно. Все равно, что умер и что воскрес, все равно, что он теперь кукла, все равно, что он такой ценой спасся, когда мир стал прахом, все равно, цветы ему кладут или за нос щиплют. Сталин был в прекрасном настроении. Сталина все устраивало.
— Как живой, а? — сказал Бессолов.
— Он тоже… Из музея? Экспонат?
Артем подошел к книжному шкафу, пальцем собрал со стекла пыль, посмотрел на полки. Они все были забиты одной и той же книгой, бессмысленное число раз воспроизведенной. На корешке каждой значилось: «И. В. Сталин. Собрание сочинений. Том I».
— Зачем? — Артем оглянулся на Бессолова. — Что за бред?
— Тут был сталинский кабинет, когда это был настоящий бункер. Правда, гиды говорят, сиживать Иосифу Виссарионовичу тут не пришлось: скончался до сдачи объекта в эксплуатацию. Но ради западных туристов сделали чучело и кабинет до ума довели. Когда мы бункер занимали, Сталин был уже тут. А мы все сберегли. Уважение к истории своего народа должно быть!
Алексей Феликсович взобрался на помост тоже, приблизился к Сталину, уселся на его стол, поболтал ногами.
— Преемственность! Вот он, а вот мы. Получается, что он как бы для нас этот бункер строил. Думал о нашем будущем. Великий вождь.
Кроме усатых портретов на Красной Линии Артем со Сталиным раньше не встречался; что он чувствовал, трогая великого вождя за нос? Воск.
— Почему преемственность? Преемственность на Красной Линии.
— Артем. Ну Артем! — цыкнул Бессолов. — Давай я тебе совсем уж разжую. Красная Линия, Ганза, Рейх — это ведь тоже чучелки. Они, конечно, имитируют самостоятельность, конкуренцию, борьбу. Воюют вот даже, когда забудутся.
— А вы тогда — кто?!
Алексей Феликсович ухмыльнулся.
— Изящная штука — многопартийность. Как гидра. Выбирай себе голову по вкусу, сражайся с другими головами. Считай, что вражеская голова — это дракон. Побеждай. А сердце-то? — Бессолов погладил стол, обвел подбородком кабинет. — Вот сердце. Его ты видеть не видишь, и знать о нем не знаешь. И если бы я тебе не показал его, продолжил бы ты с головой бороться. Не с Красной Линией, так с Ганзой.
Артем отстал от шкафа, подошел к Бессолову вплотную.
— Не пожалеешь, что показал?
Тот не отодвинулся, не посторонился. Он Артема не боялся, как будто это не он Артему снился, а Артем ему.
Он Артема не боялся, как будто это не он Артему снился, а Артем ему.
— Пойди, расскажи кому-нибудь о том, что тут был. Мельнику даже своему. Что он тебе на это? Скажет, помешательство.
Артем проглотил. Неужели и в этом по пьяни исповедовался?
— А он не бывал тут?
— Нет, конечно. Зачем сюда всех-то пускать? Это храм. Святилище.
— А я?
— А ты. Ты блаженный, Артем. Юродивым в храм можно. Им и чудеса показывают.