— Дурак ты, Федор! — засмеялся Свинолуп. — Утырок зеленый… Это же кролики! Смирные! Куда они побегут?!
— Какие еще кролики?!
— Смирные! На, смотри!
Свинолуп задрал Юльке платье, сдернул с нее колготки штопаные вместе с трусами, показал рыжий пух. Та только спрятала рот в ладони.
— Ну?! — крикнул он в Андрюшу. — Ну?! Что стоишь?!
И ручищей своей сжал Юлькину дряблую задницу. В промежность ей сунул пятерню, взялся там.
— Что?! Стоишь?!
Андрюша лупился в пол.
— Говно! — Свинолуп дал ему пощечину левой — и свалил его этой одной пощечиной на пол. — Иди, говно! Беги! Хватай жену свою драную и беги! А?!
Андрюша отполз к скамейке, сел, взялся за щеку.
Юлька тихо выла. Тушь текла.
— Никто за тобой не пойдет!
— Врешь, паскуда. Врешь!
Кто-то бежал по коридору, бухал сапогами. Неужели подкрепление прибыло уже? Артем пальнул туда, в пыль. Там пригнулись, спрятались, или умерли по случайности.
Где тут смертники были?
Скакнул — нашел камеру. Дверь распахнута. Конвоя нет. Все стоят внутри. Шестеро. Две бабы и четверо мужчин.
— Бегите! Бежим! За мной! Вытащу вас!
Никто не верит. Никто не двинется.
— Вас же расстреливать… Вас к стенке всех! Ну?! Ну?! Чего боитесь? Что теряете?!
Ему даже не отвечали.
Покачиваясь, двигался к нему по коридору Свинолуп. Нюхал руку. Улыбался.
— Кролики. Кро-олики. Эти разок попытались уже. Знают, чем кончится.
— Ты паскуда.
— Ты поди, все камеры открой. Давай, пацан. Освободи их. У тебя же вон — ключики, ствол. Ты хозяин же. А?
— Заткнись.
Свинолуп подошел вплотную — грязный, жуткий, кряжистый — и Артем сделал шаг от него, и еще один.
— Никто за тобой не пойдет. Свобода, блядь. Герой, блядь, освободитель.
— Он вас на расстрел вел! — крикнул Артем приговоренным. — Уже! Сейчас!
— А теперь простят, может? — пробубнил кто-то. — Ведь мы вот, мы никуда.
— Может! — поддержал Свинолуп. — Все может! Понял, ты, говно?! Ты понял?! Ты все понял?!
Артем выстрелил ему в грудь, в середину выстрелил этого человека, и пулька увязла в нем, и он отшатнулся, и опять засмеялся. Тогда Артем выдавил ему еще одну пулю из чужого, неверного револьвера — в живот. Не мог выстрелить ему в лицо, в глаза не мог посмотреть Свинолупу. В его уверенные, наглые, хозяйские глаза.
Тот все же упал нехотя.
— Ну?! — повторил Артем смертникам. — Все! С ним все! Пошли!
— С этим-то все. Другие есть, — пробубнили ему. — Куда бежать-то тут? Некуда.
Сверху кричали, лаяли командами. Сейчас спустятся.
— Ну и оставайтесь! Вы! — заорал им Артем.
— Ну и дохните тут! Хотите дохнуть — дохните! Как говно!
Он сунул наган стволом в штаны, подобрал у подстреленного конвоира автомат, поискал ключики от наручников, но снять не успел — уже бежали навстречу. Полоснул из автомата, пробрался через коридор целым, вскарабкался по лестнице, выскочил в зал.
Там был дым, грязь, сутолока.
Оркестр продолжал греметь и веселить, как на «Титанике».
Мина рванула там, где Артем ее установил — в нижнем конце эскалатора, с обратной стороны заслонки, ровно над камерами. Но не завалило — наоборот, вырвало ворота, как он и надеялся.
Хорошо, станция неглубокая, сигнал пробился. Хорошо, Дитмар не доверился наемнику: мину вручил не с таймером, а радиоуправляемую.
Добрался до пролома, отпихнул копошащихся, белых от пыли спасателей — и рванул по ступеням вверх.
Кроме него, эта мысль тут никому в голову не пришла.
Глава 11
Осадки
Что-то ему кричали, когда он бежал по эскалатору. Но Артем не обернулся назад ни разу. Вдруг в спину испугаются стрелять, а в лицо выстрелят?
Оказался у турникетов, у касс; там, где выбирал себе путь в театр.
Внизу глухо гремело. Как будто где-то глубже, чем метро, вскипала продырявленная людьми земля, как будто лава разъедала ее тонкую корку, чтобы забрать станции и туннели. Как будто. А на самом деле это — на Театральной шла война. Война, начало которой Артем скомандовал. Может, гибли сейчас там этот дурак-режиссер и его звезда-поблядушка: в эту самую секунду умирали, может. А он, Артем, был опять вот жив.
Он сел и сидел тут, приткнувшись на холодных ступенях, хотя нужно было уходить, убираться отсюда, пока война не поднялась, не выплеснулась из эскалаторных кратеров наверх, сюда, и не обварила его.
Не мог просто пока дальше идти. Нужно было… Нужно было подождать чуть-чуть. После Умбаха. После всего этого подпола. После Свинолупа. После смертников в камерах. После Умбаха опять. Чуточку побыть тут просто, посидеть на холодном. Послушать эхо того, что творилось там, внизу, уже не с ним.
Вспомнил про наручники, потыкался в них ключиком, сорвал.
Трясло. Потом чуть отпустило.
От турникетов поднялся к выходу. Толкнул дверь.
И только когда погладили его ветром по груди, но ногам, по щекам, понял: вышел без химзащиты. Наверх — без скафандра!
Нельзя. Нельзя. И так надышался уже дряни.
Он обогнул здание, рассчитывая встретиться с настоящим Федором Колесниковым. У Федора в тот раз еще много полезного оставалось: костюм, например.
Но там, где Федор сидел, теперь ничего не было. Кто-то Федора утащил вместе со всеми его пожитками. А Артем стоял на земной поверхности в портках и куртке: без панциря, голый.
И тогда он пошел голый.