— Что такое? Что там случилось у вас? — приставали зеваки к красноармейцам. — Что хоть рвануло-то? Теракт?
— Ничего не рвануло. Ситуация штатная. Вам показалось, — врали часовые, хотя дым из черного квадрата им легкие ел, так что врать нужно было сквозь кашель.
— Началось у них, наверное. Наконец-то и у них народ будет свободен, — убежденно твердил один очкарик другому, оставляя оловянных красноармейцев в покое.
— Надо их поддержать.
Это наш долг! — говорила возбужденная дама в цыганской юбке, накинутой небрежно на широкую корму. — Пойду рисовать плакат солидарности. Не хотите присоединиться, Захар?
— Я знал, знал, что это будет. Но что так скоро! Кончилось терпение у русского человека! — тряс указательным пальцем долгобородый старичина.
— Вот вам и равенство. Вот вам и братство.
— Видите? А ведь не случайно именно на Охотном ряду в первую очередь! Все потому что мы тут рядом. Полис. Мягкая сила в действии, так сказать! Просто вот наше присутствие, наше культурное влияние! Сам наш пример! Демократические ценности на штыке не занесешь! А наш… Дух свободы, прошу прощения за пафос…
— Думаю, мы должны протянуть им руку. Открыть границу для беженцев. Устроить раздачу еды! — выступала женщина с начесом и драматическим вырезом. — У них там голодомор, я слышала. Жуть какая! Принесу-ка из дому печенье на всякий случай, как чувствовала ведь, когда вчера пекла.
— Не будет тут беженцев, — сказал им всем Артем. — И восстания там не будет. Ничего не будет. Подымит и пройдет.
— Откуда такая уверенность? — обиженно спросили у него.
Артем пожал плечами: как объяснить?
Но о нем уже забыли; все развернулись от дымного квадрата — к мостику, поднимающемуся под самый потолок над одним из путей.
Оттуда, с этого мостика, беззвучной лавиной скатывались затянутые в черное люди. На лицах — маски, на груди — кевлар, и вороненые каски с забралами поднятыми на головах; а в руках — семьдесят четвертые АК с глушителями.
— Орден! — загудело над головами, в головах.
— Орден, — повторил Артем шепотом.
Сердце заколотилось. Засвербели сигаретные ожоги, сделанные вместо каждой из букв: «Если не мы, то кто?»
Как всегда. Больше некому.
Колонной подтекли к туннельному входу, построились. Артем пробился к ним поближе и провожатых своих подтянул. Пересчитал: пятьдесят человек. Много как. Значит, успел Мельник за это время потерянное восполнить…
Артем всмотрелся в масочные прорези, в обрамленные черным глаза-переносицы. Есть здесь его товарищи? Летягину фамилию слышал. А Сэм? Степа? Тимур? Князь? Но его никто не замечал, все глядели, застыв, в туннельную точку.
Не мог же Мельник всех заменить? Таких и заменить некем.
Самого Мельника с ними не было. Это, наверное, отряд со Смоленской, с базы орденской, подошел. Теперь ждали командира. Он отдельно располагался, на Арбатской.
Те десять минут, которые Мельник сам себе назначил, вышли. Потом и пятнадцать. И двадцать. По колонне поползла волна: люди переминались с ноги на ногу, распрямляли спины. Все же это люди были, а не истуканы.
Наконец показался.
Один человек снес инвалидную коляску по ступеням. Другие двое — амбалы — тащили, взяв на руки, его самого. Мельника. Усадили, поправили, покатили.
На широченные его плечи был накинут пятнистый бушлат — почти естественно, почти как если бы он просто замерз. Но рука на костлявых коленях лежала только одна, левая. Правой по плечо не было, для нее и бушлат. Два года уже прошло; а он все прикрывал культю, прятал.
Не хотел привыкать. Как будто рука заново отрасти может, надо просто потерпеть.
Весь строй едино развернулся на каблуках, лицом к своему командиру. Общая судорога вытянула всех во фрунт. И Артем понял, что сам тоже тянется — но понял, только когда спину с непривычки свело.
— Вольно, — скрипнул им Мельник.
Да он весь усох, пожелтел. Мясо румяное сошло. Волосы, бывшие черными с белой прострочкой, теперь выстирались, полиняли: стали сплошь серыми. Но — сейчас, когда ближе подвезли его, стало ясно — жесткости он не потерял от этого, морщины и складки его только еще четче обрисовывали; и глаза у него не поблекли. Наоборот — разгорелись.
Артем двинул через толпу к нему.
— Пропустите! Мне к полковнику…
Его тут же отсекли, отгородили черными руками. Один из двоих амбалов, не пускавших, удивился:
— Артем? Ты?
— Летяга!
Обниматься смутились, но перемигнулись потихоньку. Летяга постучал пальцем себя по нашивке на плече: «A(II)Rh-»: вторая группа крови с отрицательным резусом. Как у Артема.
Мельник через плечо полуобернулся, тоже признал.
— Сюда его.
— Товарищ полковник, — на людях обратился к тестю Артем; рука сама собой к виску взлетела.
— К пустой голове, — сказал ему Мельник.
— Так точно, — улыбнулся Артем; а Мельник ему улыбаться не стал.
— Докладывай. Что там? Теракт? Диверсия?
— Не там главное. На Театральной.
— Я тебя про Охотный ряд…
— На Театральной, Святослав Константинович. Фашисты атаковали. Забирают Театральную себе. А взрыв… Там не один. Там три. Отрезают ими Красную Линию, чтобы подкрепление не пришло.
— Ты это откуда все? Откуда про фашистов?
— Был… Был на Театральной. Бежал.
— Анзор! — Мельник махнул рукой адъютанту; бушлат от этого поехал накось и упал на гранит.