— ЗАЩИТИТЬ ОТ КРАСНОЙ ОРДЫ НЕЙТРАЛЬНУЮ СТАНЦИЮ! ВОТ НАШ ДОЛГ! НАС МОЛИЛИ О ПОМОЩИ! И МЫ ИДЕМ!
— Спасибо. Благодарен. Господин… Дитмар… Но… Позвольте к жене… Сейчас… Поддержать… На ней лица не было… Чтобы знала, что все хорошо… Что вы заступились… И если роды…
— А зачем? — спросил у него Дитмар. — Там-то уже ни вы ничего не измените, ни я. Родится здоровый малыш — хорошо. В роддоме есть, кому поздравить мать от лица Партии.
— Но… Но если вдруг… Тьфу-тьфу-тьфу… Если, не дай бог…
— А если урод… Тише, тише. У нас прекрасный роддом, вы сами сказали. Наркоз. Когда она очнется, все уже будет сделано. А ребеночек даже ничего не почувствует, поверьте. Там же все профессионалы. Тот же самый наркоз, только доза другая. Все гуманно. Чик, и все.
— Конечно… Да, я понимаю… — на Илье Степановиче лица не было. — Это просто так скоро случилось. Схватки ее. Она так волновалась, Наринэ моя… Я думал, еще время будет…
— А еще будет время, Илья Степанович! — стиснул его покрепче унтер. — Еще какое хорошее время будет! Так что в роддоме вам делать нечего. Все. Бумагу и карандаш вам выдадут. Буду за вас держать кулаки! — он подтолкнул ошалевшего учителя к одному из охранников. — Распредели гражданина ко мне.
— НИКТО НЕ ОСТАНОВИТ НАС! КОГДА МЫ ВЫПОЛНЯЕМ! НАШ! СВЯЩЕННЫЙ! ДОЛГ!
— Куда мы идем? — затревожился Артем, когда почти вся станция уже была позади; кончалась она ступенями перехода, у которого стоял караул.
— Ну тебе ведь нужно вручить эту вашу депешу, так? — оглянулся на него Дитмар. — Что там, кстати? Ультиматум? Мольбы? Предложение о разделе Театральной между заинтересованными сторонами?
— Я не знаю, — сказал Артем.
— Орден, а? Стоило бы мне, дураку, догадаться, что именно ты делал в Полисе, сталкер.
— МЫ НИКОГДА НЕ ДАДИМ В ОБИДУ МИРНЫХ ЖИТЕЛЕЙ! МЫ БЕРЕМ ТЕАТРАЛЬНУЮ ПОД СВОЮ ОПЕКУ! МЫ ЗАЩИТИМ ЕЕ ОТ ПОЛЧИЩ УРОДОВ!
— Кто такой Бессолов?
— То есть ты и правда понятия не имеешь, что хочешь вручить фюреру?
— Это не мое дело.
Я просто выполняю приказ.
— Ты нравишься мне все больше и больше! Я бы сказал, ты мой идеал, — Дитмар усмехнулся. — Сказано человеку: взорвать переход — взрывает переход. Сказано: вручить конверт черт знает с чем и черт знает от кого — и это сделает. Сказано: сунуть яйца под пресс — и тут нельзя отказать! Больше бы таких, как ты!
— И МЫ ГОТОВЫ ЗАПЛАТИТЬ ЛЮБУЮ ЦЕНУ ЗА ПРАВО НАЗЫВАТЬСЯ ЛЮДЬМИ!
— Гомер жив? — спросил у него Артем. — Что со стариком моим? Где он?
— Жив. Тебя ждет, — успокоил его Дитмар.
— Я хочу сначала его забрать.
— Предсказуемо. Поэтому к нему мы и идем. Вот что в тебе, сталкер, еще хорошо — это твоя предсказуемость. Одно удовольствие с такими людьми работать.
Караульные скрежетнули каблуками, старший выкинул руку; даже в глаза Дитмару глядеть побоялся. Стали подниматься по стесанным ступеням.
— Ты… Зачем тебе эти погоны? Ты ведь никакой не унтер, да? Кто ты?
— Я-то? Инженер человеческих душ! — подмигнул ему Дитмар. — И немного волшебник.
Переход был отдан казармам; в прошлый раз Артема с Гомером сюда не пустили. Рядами шли нары. Козыряли дневальные. Хмурился с плакатов фюрер. Свисали с потолка штандарты Железного легиона: серый кулак, черная трехпалая свастика. Громкоговорители росли из стен, как грибы, перекрикивали друг друга:
— ПУТИ НАЗАД НЕТ! И МЫ НЕ СОБИРАЕМСЯ ОТСТУПАТЬ! РАДИ ВАШЕГО, РАДИ НАШЕГО БУДУЩЕГО! РАДИ БУДУЩЕГО НАШИХ ДЕТЕЙ! РАДИ БУДУЩЕГО ЧЕЛОВЕЧЕСТВА!
— На что вы рассчитываете с этим конвертиком? — Дитмар хмыкнул. — Поезд уже идет, его не остановишь, хоть на пути бросайся. Театральная будет нашей. И Площадь революции будет. Красные ничего не смогут. Им свои голодные бунты подавлять еще. Половина грибов стухла из-за этой сухой гнили. Идет как пожар.
— Кто такой Бессолов? — повторил Артем; думая: от кого Мельник станет принимать приказы?
— Понятия не имею.
— Почему тогда письмо от него важней письма от Мельникова?
— Мне не письмо от Бессолова какого-то важней, сталкер. Мне ты важней.
Кончились казармы; загромоздились укрепления, ежи, колючая проволока; зачернели пулеметы, развернутые стволами вперед — туда, куда Дитмар вел Артема; залаяли сторожевые псы, передразнивая фюрера; а потом в их рваный стих пением влился протяжный мужской стон, с которым, наверное, из какого-то человека уходила жизнь. Пушкинская, понял Артем. Дитмар вел его на Пушкинскую.
— Он там? На Пушкинской? Ты обещал его не трогать!
Они остановились у кирпичной стены в потолок с железной дверью. Охрану Дитмар отогнал указательным пальцем. Извлек кисет, выудил из кармана резаную газету, присыпал причудливые жирные буквы сушеным дурманом, лизнул, скрутил.
— На, и ты покури.
Артем не побрезговал. Душа просила отравы еще там, у Мельника; но Мельник вот пожалел ему последней папиросы перед тем, как навсегда Артема от себя отшвырнуть, а Дитмар угостил.
Унтер прислонился к стене спиной, опер затылок, поглядел в потолок.
— А вот родится у его армяночки урод, как думаешь, будет учитель нам книжку писать?
— Если вы убьете его? Ребенка?
— Если усыпим.
— А вот родится у его армяночки урод, как думаешь, будет учитель нам книжку писать?
— Если вы убьете его? Ребенка?
— Если усыпим. Что, не станет он нас в книжке хвалить?