Вспоминая о сокровищах своего рода, Шмигги потер широкие мозолистые ладони.
— Меня тогда только-только приставили к делу — к большой изумрудной жиле. Я даже не был проходчиком — просто подмастерьем у своего старшего брата Шмеши, который старше меня на сто лет. Но случилось так, что однажды, я к тому времени работал уже лет десять, братец доверил мне кирку — сам он присел пообедать. Большая честь, большая ответственность… И что же случилось? Не успел брат прожевать кусок хлеба, как я расколол своей киркой — точнее, его киркой — великолепный изумруд величиной с куриное яйцо! На три куска! Сердце самоцветной жилы! Надо же было этому нелепому удару прийтись так точно и так не к месту! Вы пробовали когда-то расколоть изумруд?
— Не доводилось, — спокойно заметил я. — Особенно такой, с куриное яйцо.
— Да, да, с яйцо! А видели бы вы его отлив! Прозрачный яблоневый лист, сквозь который глядишь на солнце в жаркий полдень…
Валия грустно посмотрела на гнома:
— И за это тебя выгнали из клана? Сделали изгнанником?
Шмигги сурово посмотрел на девушку:
— Нет, княжна Валия, гномы — не такой меркантильный и злобный народ. Вот и Лунин может подтвердить — он, кажется, немного знаком с нашими обычаями. Камнем больше, камнем меньше… Поработал бы я лет двести, возместил бы племени его стоимость. Эка невидаль. Тут дело в другом. Крупнее камня в самоцветной жиле так и не нашли! Стало быть, я действительно разбил сердце изумрудной жилы. И уже не мог оставаться таким, как прежде. Это был великий знак — знак того, что мне предстоит прославиться, так как часть души изумруда перешла в меня. Вот меня и отправили от греха подальше — основывать свой клан.
— Не понял, — признался я на этот раз. — Что-то я о таком не слышал.
— Немудрено, Лунин, немудрено, — торжественно изрек гном. — Ибо случай действительно очень редкий. Случается такое раз в несколько тысяч лет. Но все просто — даже вы, люди, поймете. Если судьба меня выделила — значит, я буду играть какую-то важную роль. И все об этом знают. Смогу ли я спокойно жить после этого в клане? Вожди будут ждать, что я их подсижу. Молодежь станет устраивать мне пакости или заискивать… Лучший способ — отправить меня в свободное плавание. Сделать основателем клана. Что может быть почетнее для любого гнома? Тем более не старшего в роду? А что — клан Шмигги — по-моему, звучит!
Глаза гнома так горделиво поблескивали, что мне стало ясно: налицо мания величия.
Но ею страдает по меньшей мере половина всех гномов, поэтому вслух я ничего не сказал.
— Ешьте мясо, — предложил я, снимая с огня три деревянных шампура.
Валия не заставила себя упрашивать, гном тоже впился в жареную баранину крепкими зубами и громко зачавкал.
— Спасибо, Лунин, — с набитым ртом проворчал он.
— Повкуснее глины?
— Да, пожалуй, — неохотно согласился гном. — Но я предпочитаю фрукты.
Валия, видя, как жадно ест гном, рассмеялась. А потом спросила:
— Почему ты все время называешь моего друга Лунин? Говорил хотя бы «господин Лунин». Или Сергей. Его так зовут.
Давясь мясом, гном горестно покачал головой:
— Увы мне! Обычаи не позволяют. Если уж он представился мне как Лунин, иначе я его назвать не могу. Если бы, скажем, твой друг сказал: «светло-вельможный величайший брат императора господин Лунин», мне бы и пришлось так называть его всю жизнь. Но он сказал просто: «Лунин». Обычаи сильнее меня!
— Да, он говорит правду, — подтвердил я. — Не обращай внимания, княжна. Ты не знала, как нужно представиться, а я знал и все же допустил ошибку, а ты все сделала правильно. Вот что значит всегда и везде соблюдать этикет.
— Да, этикет — грандиозная вещь! — не смог смолчать Шмигги. — Что я уважаю в людях — так это то, что некоторые из них соблюдают этикет.
Дальнейший наш обед проходил под несмолкаемые, перебиваемые лишь чавканьем рассуждения гнома о том, что он еще ценит в людях. В частности, он ценил скромность некоторых представителей нашей расы — вполне оправданную, если учесть, что мы, вообще-то, ни на что не годимся. Еще его привлекала молчаливость наших сородичей — ибо тот, кто молчит, не скажет глупость, а чего еще можно ожидать от людей? И еще гном отметил тягу людей к драгоценным камням, как тягу к трансцендентному, тому, что своим скудным умишком и заурядными органами чувств они никогда не смогут постичь. Попутно Шмигги очень нелестно отозвался о нашем росте, прожорливости, чревоугодии и неспособности к каким бы то ни было ремеслам.
Мясо кончилось. Обратно в рюкзак класть ничего не пришлось. Гном, поняв, что поживиться больше не удастся, принялся расхаживать вокруг велосипеда.
— Примитивная конструкция, — сообщил он. — И убогие инкрустации.
Валия обиженно молчала. Сначала гном ей понравился. Теперь он, похоже, раздражал ее все больше.
— Однако твой клан не изобрел ничего похожего, — саркастически заметил я. После еды хотелось спать, настроение было благодушное.
— Зачем нам такие ухищрения? У потомков Двалина крепкие ноги, — парировал Шмигги.
Однако аргумент его задел, он отошел немного в сторону, а потом и вовсе скрылся из вида. Впрочем, скорее всего, гном побежал за какой-то вещью.