О чем шла речь дальше, я не услышал.
Прошло три дня со дня приема послов Лузгаша в Большом дворце княжны Валии. Дела в Бештауне тем временем стремительно запутывались.
Послы государя Луштамга — худощавый, словно тонкий отточенный клинок, Трксн и могучий Ооп — ездили верхом по городу, заходили в лавки и на рынок, заговаривали с купцами, мастеровыми и земледельцами, расписывая прелести службы у Лузгаша. Алюминиевые монеты сыпались градом. Даже цена их после приезда посольства упала. Если раньше за восемь люмини давали десять серебряных динаров, то после работы послов обмен шел один к одному.
Алюминиевые монеты сыпались градом. Даже цена их после приезда посольства упала. Если раньше за восемь люмини давали десять серебряных динаров, то после работы послов обмен шел один к одному.
Запретить послам болтаться по Бештауку княжна не могла — если уж она опрометчиво приняла их в своем дворце, то запрещать им общаться с подданными было нельзя. И послы, а еще больше их слуги, вели подрывную деятельность.
Когда на третий день княжна на малом приеме объявила послам, что не будет иметь с Лузгашем никаких дел, слух об этом с огромной скоростью распространился по городу. Народ, как ни странно, был глубоко возмущен. Граждане Бештауна хотели продать Баксанское ущелье и жить припеваючи. Построить железную дорогу в Славное государство и пустить по нему паровозы. Вымостить камнем все дороги. Нанять в Китае земледельцев, которые почти даром обрабатывали бы плодородные поля Кабарды, а самим заниматься большой политикой. На все это хватило бы золота Лузгаша. И еще больше осталось бы на содержание двора княжны.
Мастеровые и купцы, почти не скрываясь, говорили о дикой гордости и странных амбициях молодой правительницы. Общество желало денег и требовало мира. Ведь худой мир, как известно, лучше доброй ссоры.
Гуляя по городу, я слышал много разных суждений. Забавно, что дармоеды только и думали о том, как бы получить деньги чужеземцев и зажить на проценты. Настоящие труженики относились к предложениям Лузгаша настороженно, но боялись войны и считали, что скалистое ущелье с загадочными Вратами, из которых то и дело ползет всякая нечисть, вполне можно уступить.
Когда стало известно, что послам Лузгаша отказали, я решил навестить отца Филарета. Прошло уже несколько дней после наших приключений на рельсовой дороге, но вестей от священника не было. А ведь мы, надо заметить, неплохо провели время, спасаясь от абреков, охранявших святые места. Мне было жаль, что священник больше не заходит. Очевидно, он испугался моего непредсказуемого поведения. В то, что ему на самом деле могли причинить вред помощники жрецов Лермонтова, мне не верилось.
Я подбивал Лакерта познакомиться с интересным человеком, но Вард отговорился нездоровьем и остался дома. После появления послов Лузгаша он стал тише воды, ниже травы и боялся лишний раз выйти из дому. Спал он одетым, обнаженный меч лежал у него под кроватью. Пожалуй, опасения товарища имели под собой определенные основания. Многие во дворце слышали, что перебежчик беседовал с княжной. И, хотя в лицо Лакерта мало кто знал, вероятность, что его вычислят, оставалась высокой.
Поэтому я оставил Варда дома, сел на велосипед и поехал к храму Николая Чудотворца, рядом с которым располагалось посольство Славного государства. Там, собственно, и жил отец Филарет.
Народу на улицах отиралось гораздо больше обычного. Бородатые поселяне, пришедшие издалека, судачили со стрижеными мастеровыми и роскошно одетыми купцами, бороды которых были умащены благовониями. Работать никто не хотел. Обсуждение политических новостей — занятие гораздо более важное. И, главное, приятное.
На меня и на мой велосипед, как всегда, показывали пальцем. Только теперь в этом жесте не было восхищения. Скорее любопытство и даже некоторая доля осуждения.
Золоченые купола храма святителя Николая слепили глаза. Вокруг было чисто, нарядно. Подворье — за высокой каменной оградой. Людей на прилегающей улице мало. У высоких чугунных ворот — два огромных инока в рясах, с короткими деревянными колотушками за поясом.
Конечно, ко мне иноки сразу проявили явное почтение. Еще бы — подъехать к обители на велосипеде. Это все равно как если б я явился на самом породистом скакуне или в карете, запряженной четверкой прекрасных лошадей. В прежние времена такой же эффект производило появление на шестисотом «Мерседесе» или последней модели «БМВ».
В прежние времена такой же эффект производило появление на шестисотом «Мерседесе» или последней модели «БМВ». А в столице — на мотоцикле за тридцать тысяч долларов. Каком-нибудь «Дукатти», — Что угодно, брат? — громогласно спросил один из иноков. Во мне он признал славянина, поэтому обратился, как к христианину.
— Повидаться с отцом Филаретом, брат, — в тон ему ответил я.
— Батюшка никого не принимает, — нахмурился инок.
— Может, меня примет? Ты скажи, что Лунин приехал.
— Передам, — пообещал монах.
Но сам не пошел. Из будки рядом с воротами вышел еще один чернорясник, с огромным кинжалом на поясе, и отправился во внутренние покои. Я смиренно стоял у ворот, любуясь золотыми крестами на фоне чистого голубого неба.