— И из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы, — заговорил вдруг отец Филарет, постукивая посохом по каменистой тропе.
— Откровения Иоанна Богослова? — уточнил я. — И под саранчой вы понимаете воинство Лузгаша? Или то, что случилось восемьсот лет назад?
— Под саранчой я понимаю злокозненных тварей, — пристально взглянув на меня, ответил священник.
— Откровения Иоанна Богослова? — уточнил я. — И под саранчой вы понимаете воинство Лузгаша? Или то, что случилось восемьсот лет назад?
— Под саранчой я понимаю злокозненных тварей, — пристально взглянув на меня, ответил священник. — Нынешнее время наполнено зловещими событиями и предзнаменованиями. Вы ничего об этом не слышали?
— Нет. Последние несколько дней я не слежу за событиями.
— Прискорбно, — нахмурился священник. — Может быть, вы не совсем тот, с кем мы хотели бы установить контакт?
— Может быть. — Я пожал плечами. — А за кого, собственно, вы меня принимаете?
— За посланца, — ответил Филарет. — Вот только чьего? Посланного спасти или посланного прельстить?
— Основной апокалипсический вопрос, — улыбнулся я. — Думаю, все не настолько судьбоносно.
Священник темнил, и я не совсем понимал его высказываний, но не подавал вида. Молчи — и сойдешь за знающего. Но некоторые разъяснения дать все же было необходимо.
— Во-первых, меня никто не посылал. Я сам по себе и представляю прежде всего свои интересы. Во-вторых, один человек не может кардинально изменить судьбу мира. Разве не так?
— Вы так полагаете? — сурово воззрился на меня Филарет. — А как же великие преступники прошлого? Те, кто развязывали войны и уничтожали народы? Пророки, а также лжепророки?
— В мои планы не входит развязывать войну или пророчествовать, — по возможности мягко ответил я. — Напротив, все мои желания направлены на то, чтобы жизнь здесь текла так, как должна течь.
Дорога плавно огибала Машук. Мы шли по чистому лесу, лишь в некоторых местах носившему следы вырубки на дрова. Священник замолчал, а я с интересом поглядывал по сторонам. Давно не был по эту сторону горы.
От Кавказского хребта быстро надвигались тучи. В какой-то момент они поглотили солнце, которое стало багровым. Лес помрачнел. Похоже, собирался затяжной дождь.
— И солнце сделалось мрачным, как власяница, и луна, как кровь… — продекламировал отец Филарет. Я немного удивился:
— Вы действительно верите в апокалипсические предзнаменования? После всего того, что произошло на Земле?
— Как можно не верить Иоанну? — удивился Филарет. —
(Иоанн Богослов — один из двенадцати апостолов, любимый ученик Христа, автор знаменитого «Откровения», явившегося ему на острове Патмос, или «Апокалипсиса».)
Возможно, несколько ангелов уже вострубили и печати сорваны. Отцы церкви расходятся во мнениях на сей счет. Я сам полагаю, что снята уже шестая печать, ибо «небо скрылось, свившись, как свиток, и всякая гора и остров двинулись с мест своих». Уверен же я в том, что все, написанное в священных книгах, исполнилось или исполнится.
— Но ведь Иоанн говорил: время близко, — попытался возразить я, не слишком надеясь на успех. — С тех пор прошло почти три тысячи лет. Мироздание обрушилось, но антихрист еще не явился…
— Близко — понятие растяжимое, — вздохнул Филарет. — Что тысяча лет для нас — мгновение для Бога, день для его апостолов. Конец близок. Но доживем ли мы до него? Доживут ли наши внуки? Человеку свойственно ставить во главу угла себя.
Но на самом деле там стоит вовсе не он.
Дорога повернула, и мы вышли на поляну. Вдалеке виднелись сооружения разных архитектурных форм и скульптурные группы.
— Что это? — спросил я священника. Впервые за время нашего разговора он по-настоящему растерялся:
— Вы не знаете?
— Запамятовал. С этой стороны горы я был только пару раз. Очень давно.
— Перед нами место дуэли Лермонтова.
Действительно — как я мог забыть? Но с другой стороны, что так удивило отца Филарета? Плохо ориентируюсь в местности, не люблю стихов, малообразован, не ходил сюда на экскурсию — да мало ли по каким причинам я мог не узнать памятник?
Когда мы подошли ближе, я понял, что место дуэли сильно изменилось с тех пор, как я видел его последний раз. Во-первых, здесь появился новый памятник. Михаил Юрьевич с плохо узнаваемым лицом стоял, держа в руке огромный, гротескный пистолет и целясь в невидимого противника. Старая стела осталась в том же виде, как я ее запомнил, а неподалеку была воздвигнута огромная мраморная плита, на которой были крупно выбиты стихотворные строки:
С тех пор как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня же ближние мои
Бросали бешено каменья.
Часть букв была заполнена золотой краской, часть — небесно-голубой лазурью. Впечатление стела производила двойственное: примитивное и вместе с тем утонченное. Не знаю, как такое могло быть, но я почувствовал и красоту, и вычурность, и нарочитость.
Со стороны Машука, обращенной к городу, сюда шла торная дорога.
— Похоже, место популярное, — заметил я. Священник вновь странно посмотрел на меня: