— Это ты питаешь пристрастие к трупам, — бросил я Лузгашу. — Но, несмотря на все твои шалости, надеюсь, инстинкт самосохранения у тебя работает. В течение суток ты выдашь всех пленных Валие. Она на это время прекратит наступление. Сигналом для нее, что ты готов начать сдачу бештаунцев, станет белый флаг. Но помни — танки будут стрелять при малейшей опасности. Когда я получу сигнал, что пленные возвращены, мои люди откроют Врата. Но мы будем проверять каждого проходящего…
— Что же мешает тебе перестрелять нас после того, как мы отпустим пленных? — спросил Лузгаш. — Только не говори, что верность слову. Я в такое не верю.
— Жаль. Тогда оставьте сто пленников, которых передаст нам последний отряд.
— Сто? Да это не помешало бы мне нарушить любой договор, — хмыкнул Лузгаш. — И вы поступите точно так же.
— Мы не поступим так же, — поморщился я. — Мы отпустим тебя, потому что ты не представляешь для нас угрозы. Мы тебя не боимся. А каждый человек стремится уничтожить только то, что представляет для него реальную опасность. На вещь, которая не может причинить ему вреда, нормальные люди просто не обращают внимания.
— Под вещью ты подразумеваешь меня? Или моих людей? — Лузгаш скривился, уловив в моем голосе презрение.
— Твои неодухотворенные стремления. Я все сказал. Если вы не начнете отпускать пленных, через три часа мы атакуем. Мало кто останется в живых после этого.
Я ухватился за свисающий с «Ласточки» канат. Дирижабль резко пошел вверх. Техники убрали распорки, перегретый воздух хлынул в гондолу, и за минуту аэростат поднялся на сотню метров.
Забравшись по канату в гондолу, я попросил капитана следовать в сторону выхода из ущелья. Полковник Терентьев обойдется несколько часов без меня. А я должен проследить за тем, как будет идти процесс передачи пленных.
Конвойные отряды под белыми флагами вели изможденных бештаунцев. Многие были сильно избиты. Раненым не оказывалось никакой помощи. Никого из пленных не кормили в течение нескольких дней. Выпить воды удавалось тоже далеко не всем.
При взгляде на униженных, оскорбленных и измученных пленных так и хотелось отдать приказ открыть огонь из всех парометов. Или, по крайней мере, вылить в ущелье пару цистерн веселящего газа. Но мы, в отличие от луш-тамговцев, были людьми слова.
По приказу княжны корону бештаунских князей тщательно вымыли в бурных водах Баксана, и Валия надела ее. Так, в короне, она и перевязывала раны своих подданных, плакала над умирающими. Врачевать немощных ей помогали девушки из гвардии под предводительством Тахмины. Лекарям отца Кондрата тоже хватало пациентов.
Она была прекрасна, княжна, занятая благородной работой. Вот только выглядела довольно странно — с короной на голове в полутемном лазарете. Однако же корона оказывала определенный лечебный эффект.
Жители глухих аулов, которые могли узнать Валию только по знакам княжеской власти, приходили в трепет и от радости быстро обретали бодрость духа, что вело к скорому выздоровлению.
Когда по нашу сторону линии фронта оказалось около пяти тысяч освобожденных пленников, я отправился обратно к Вратам. По дороге мы с капитаном «Ласточки», имевшим большой опыт разведки с воздуха, инспектировали ущелье. Наших пленных среди вражеских войск осталось мало. Несколько отрядов под белыми флагами двигались на линию противостояния. Человек триста воины Лузгаша гнали к Вратам. Это были заложники, гаранты их безопасности.
Лузгаш не солгал мне относительно участи Заурбека. Салади рассказал, что нашел бывшего соратника, двойного предателя, посаженным на кол прямо посреди дороги, ведущей по ущелью к Вратам. Высокого сановника не сразу можно было узнать. Одет он был в отрепья и исхудал, голова бессильно свесилась на узкие старческие плечи. Несмотря на все зло, что причинил этот человек стране и людям, его спесивый нрав и вздорный характер, нельзя было не проникнуться жалостью к властолюбивому советнику. Я тоже вспомнил о Заурбеке с грустью. Все-таки один из немногих близких знакомых в этом краю, с которым я встречался с завидной регулярностью…
Наши солдаты у Врат серьезно беспокоились. С дирижаблей было видно, как воины Лузгаша сколачивают большие деревянные щиты, разбивая повозки, и укрепляют их войлоком, в котором должны были застревать пули. Под зашитой этих щитов вполне можно было преодолеть солидное расстояние, защищаясь от огня из парометов.
Нельзя сказать, чтобы это зрелище порадовало меня. Если луштамговцам удастся подойти вплотную к парометам, они задавят нас числом. Придется или героически погибать, или уводить дирижабли. Инженерная мысль в армии Лузгаша работала. Прошло всего несколько дней после знакомства врагов с нашим секретным оружием (стрельба в посольстве Славного государства в Бештауне не в счет), как они отыскали реальное противодействие.
Конечно, мы быстро придумали, что противопоставить их инженерной находке. Это были бутылки с зажигательной смесью, которая должна была подпалить войлок и сделать передвижение под пылающим и дымящимся щитом невыносимым. Но сейчас у нас не было горючего и бутылок. Оставалось надеяться на слезоточивый газ.