Мне стало не по себе. С такими резкими изменениями магнитного поля недолго получить мигрень! Когда ты не знаешь об изменениях, их еще можно терпеть. Но когда стрелка компаса вертится у тебя на глазах, поневоле становится неуютно… Кажется, что ощущаешь, как излучение пронизывает голову.
Что происходит? Скачут магнитные полюса Земли? Этого просто не может быть. Существует другой магнитный источник, генерирующий поле, более сильное, чем поле Земли? Больше походит на правду, но природу источника понять сложно. Так же, как и периодичность его включения и местоположение.
Связаны ли изменения магнитного поля со скачками проводимости? Скорее всего, да. Причем наверняка очень тесно. Даже опыты ставить не нужно.
Был я уверен и в том, что постоянно возникающие помехи в радиосвязи — той же природы. Но что давало дополнительное поле, что служило причиной изменения электрических свойств материалов? Я бы хотел сказать, что Врата. Это решило бы многие проблемы. Да и компас иногда показывал на восток, в сторону Эльбруса. Но иногда он поворачивался и в другие стороны… Никогда не нужно делать поспешных выводов. Нужно лишь наблюдать и думать, думать и думать…
В лаборатории я застал Касыма Нахартека, оживленно обменивавшегося знаками с Иваном. Касым был весел, Иван, похоже, напротив, чем-то раздражен.
— Беседуете? — спросил я, подходя к молодым людям.
— Разговариваем. — ответил Касым. — Только как-то странно получается. Иван даже не знает, как правильно произнести свое имя…
— Постыдись, Касым, — укорил я Нахартека. — Иван немой, разве можно над этим смеяться?
Сказав это, я вспомнил, что студент не глухой, и прекрасно нас слышит.
— Нет, нет, я не хотел сказать ничего обидного, — с жаром заявил Нахартек. — Я понял, что Иван немой, и понял, что он не глухой. Но нехорошо, когда ты говоришь, а твой собеседник отвечает тебе жестами. Вот я и решил поговорить с Иваном на языке, который использует он сам.
Когда я был маленький, у нас в деревне жил немой русский, и я с ним дружил. Прекрасный был человек, добрый и честный. Он научил меня азбуке глухонемых, и я хорошо ее знаю. А этот студент меня не понимает. Только пытается все время что-то написать. Зачем же писать, когда я отлично понимаю глухонемых?
Иван безнадежно махнул рукой. Я заметил, что он неловко ее держит. Похоже, на ладони была кровь.
— Что это? — заинтересовался я.
— И я о том же, — расхохотался Касым. — Что, спрашиваю у него, весь день по канату лазил, ладони ободрал? Или ночью тайный ход роешь?
Иван мрачнел все больше.
— Может, смогу помочь? Мне доводилось изучать медицину, — заявил я, ненастойчиво попытавшись взять руку студента в свою. Но тот вдруг круто повернулся и побежал.
— Странно, — заметил я. — Чего он стесняется? И ты хорош — зачем к нему пристал?
— Да так, я просто поговорить хотел. Протянул руку поздороваться, он назад отводит. Что, думаю, язычников здесь уже за собак держат? Или дело в том, что я кабардинец? Он понял, что я обиделся, показывает руку. И смутился сразу. Будто нехорошим чем занимался…
— Действительно, странно, — заметил я. — И морщился он, когда бочку со мной тащил. Или он бочкой ладони натер? Работа здесь у ребят, как я понял, не очень пыльная…
Касым облокотился об электростатическую машину и заметил, показывая свои руки, все в ссадинах:
— Не то что у нас. Сегодня учились паромет разбирать. Это еще хуже, чем пневматическое ружье. Потому что паромет большой, детали тяжелые. И каждую вручную подогнать надо. А с ружьем мы вчера тренировались. Деталей больше, но о них хоть руки не сбиваешь. Только у Ивана мозоли от копания, а не от чего другого. Уверен.
— Почему? — поинтересовался я.
— Черенком лопаты по неопытности можно так ладонь повредить, — объяснил Нахартек. — Если без привычки работаешь. Сначала мозоль натираешь, потом кожа срывается… Неприятно, я скажу… Сам в деревне жил, в поле много работал, знаю.
Сам я повреждений на руке Ивана не видел и был вынужден полагаться на выводы друга.
Однако же… мозоли, и предположительно — от копания… Не закапывал ли горемычный, скромный Иван свои жертвы? Да так поспешно, что сбил в кровь руки?
Если сначала в темных делах можно было поневоле заподозрить постоянно находившегося в лаборатории Константина, то теперь нельзя было равнодушно относиться к Ивану. Так называемому немому. Немому, который совсем не знал языка жестов.
Мы с Касымом присели за столик, свободный от оборудования. Прямо передо мной оказались личные шкафчики студентов, работавших в лаборатории. Медные таблички наличествовали только на семи шкафчиках из восьми. Слева направо стояли шкафы Терентия Дорошенко, Дмитрия Самоиленко, Семена Протасова, Константина Тоцкого, Олега Кучмасова, Ивана Иванова и Дмитрия Белова.
Из надписей на шкафчиках я узнал наконец фамилии Ивана и Константина. Если последний имел аристократическое, знаменитое еще в старой Руси родовое имя, то Ивановых всегда было предостаточно. И анонимки чаше всего подписывали этой фамилией. О Кучмасове и Белове я до сих пор не слышал. Кто такие? Где сейчас? Может быть, уже окончили университет, а таблички со шкафов не сняли?