— А ты, косая рожа, хочешь вступиться за подружку? — захохотал молодой человек. — Считаешь себя крутым?
Я не считал себя крутым. Я только не понимал, откуда у такого молокососа столько наглости и самоуверенности.
Я только не понимал, откуда у такого молокососа столько наглости и самоуверенности. До сих пор никто не называл меня «косым» или «кривым» из-за шрамов. Напротив, у встречных они обычно вызывали должное уважение. Не иначе с утра молодые подонки хватили не по одному стакану вина, покурили травы и нанюхались порошков для храбрости. Да и одеты все мы были вполне прилично. Не с иголочки, но и не в рванину.
Вокруг собиралась толпа. Место для вербовочного пункта было выбрано людное, и зеваки с интересом глазели на назревающую ссору. Мне не хотелось драться — даже в пятую часть своей силы — и тем самым обнаруживать свои умения перед вербовщиком. Но, похоже, другого выхода не было. Я не мог допустить, чтобы безвозбранно оскорбляли мою подругу, да негодяи и не отстали бы от нас просто так.
— Сколько швали собралось, Муса! — подзадоривая главаря, обратился к старшему средний юноша. — Зададим им?
И тут, неожиданно для меня, в дело вмешался низкорослый вербовщик с густыми, затеняющими глаза бровями.
— Не мешать. Порядок не нарушать, — неприязненно бросил он в сторону молодчиков, делая упор на «ш», отчего его голос звучал особенно бранчливо.
— Это ты кому? Нам? — удивился Муса.
— Тебе. И твоим дружкам. Убирайтесь отсюда, да поживее.
— Ты объясняешь мне, как мне вести себя в моем городе? — словно не веря своим ушам, переспросил Муса. — Ах ты, старая обезьяна! И он туда же — на защиту швали! Возомнили о себе!
— Да мы хотели записаться в конный отряд Лузгаша! Но сначала должны узнать, найдутся ли офицерские должности. Вот! — торжественно заявил самый молодой, Рустам.
— Лузгаша называть не иначе как «великий господин», — хмуро сказал вербовщик. Тебя возьмут только в лучники. В добровольческий отряд. Неповоротлив. — Он ткнул пальцем в Мусу. — А ты можешь рассчитывать на должность подносящего копье. Если умеришь свой гонор.
— Что? Да он оскорбляет нас, высокородных беев, собака! — воскликнул Муса, выхватывая саблю.
О нас он уже забыл. Но я о его выходках помнил. И, хотя помогать вербовщику в мои планы не входило, громко сказал:
— Брось саблю, щенок! За нападение на солдат Лузгаша тебя изрубят в капусту.
— Ах ты, оборванец! — заорал молодой дурак, делая выпад саблей в мою сторону.
От выпада я ушел без труда. Мог бы и забрать саблю, но не посчитал нужным.
Вербовщик тем временем пронзительно свистнул, и из-за занавески показалось четверо солдат в волчьих шапках и длинных полотняных плащах, испещренных пятнами неизвестного происхождения. В их руках были кривые ятаганы и волнообразно изогнутые обоюдоострые кинжалы. Один из них на ходу смахнул Мусе голову. Остальные сорвали оружие с его товарищей, пинками повалили их на землю, поставили на молодых людей ноги в пыльных сапогах и застыли, ожидая дальнейших указаний. Сабли парней самый низкорослый солдат Лузгаша занес к себе за занавеску, почему-то воровато оглядываясь.
Толпа испуганно шарахнулась в стороны. Вербовщик криво ухмыльнулся и все с тем же жутким акцентом объявил:
— Богатые папенькины сынки, так называемые высокородные беи, наказаны за то, что пытались обидеть простой народ Бештауна, — он сделал жест в нашу сторону, — и оскорбили повелителя Лузгаша, лучшего друга регента Заурбека. Но главное — они были непочтительны к простому народу.
Народу, который их кормит. Какое наказание выберете вы для них, уважаемые граждане? Палки или смерть?
— Смерть, смерть! — раздалось несколько пьяных выкриков. Кричали такие же подонки, как те, что лежали на земле.
— Палки! — закричали другие, причем гораздо громче.
— Двадцать палок каждому! — коротко приказал вербовщик.
Его телохранители кривыми ножами, не слишком заботясь о целости кожи наказываемых, срезали пояса молодых людей и сорвали с них штаны. Один из воинов Лузгаша быстро принес из каморки, где они скрывались до этого, тяжелую, обтянутую кожей палку и начал изо всей силы лупить младшего юношу по заду, по ногам и по спине. Тот завыл, но скоро смолк, потеряв сознание. Такая же участь ожидала второго.
— Так будет наказан всякий, кто злоумышляет против народа, — заявил вербовщик, обращаясь к толпе. — Кто хочет вступить в славную армию Лузгаша? Записывайтесь!
Несколько парней, воодушевленные столь ярко продемонстрированной любовью представителей Лузгаша к простому народу, оттолкнув нас, бросились к столику вербовщика. Расчет чиновника был верен — наказав богатых негодяев, он привлек на свою сторону в десять раз больше людей. Деньги, которые могли дать властителю Луштамга их отцы, были ему совершенно не нужны — у него хватало своих. А слухи, которые разнесутся по городу, будут говорить о сказочном благородстве воинов из армии Лузгаша. Политика верная и в настоящее время беспроигрышная.
Молодые оборванцы должны были понимать, что в армии их станут наказывать еще более жестоко. Но сейчас, на волне патриотических чувств и гражданского самосознания, им было не до того.