Он прикрыл от слепящего солнца глаза ладонью, словно пытался разглядеть крошечную девичью фигурку на одной стен. Дайнар понимающе усмехнулся. Рыжий не скрывал, как ему приятно это ненавязчивое внимание.
«Ничего ты не понимаешь», — мысленно откликнулся Мэй на многозначительную ухмылку друга, не в силах сдержать досаду. — «И не поймешь, даже если я начну объяснять. Она — не одно лишь смазливое личико и стройная фигурка, она не жалеет, не сочувствует, не слепо верит, она… знает. Она видит незримое».
Но ничего такого говорить Дайнару Рыжий не стал, а высказался совершенно в ином духе:
— До чего же мне охота жрать.
— Еще бы, — фыркнул тот. — Ты ничего не ел почти два дня. Только пил и пил воду. Я уж было решил, что ты болен.
— Да? — удивился Мэй. — И верно! Не хотелось. Зато теперь я готов съесть быка.
— До быка придется еще несколько дней потерпеть, но у Лэйвы обязательно найдется что-нибудь вкусненькое.
Традиция требовала в Сайгэллов день закалывать черного бычка, жарить его на вертеле, чтобы досыта накормить всех, кто пожелает разделить радость окончательного воцарения на земле времени Даэмли — Возрождения. Дети, родившиеся после Зимника, получат имена, влюбленные соединятся брачными узами, а обиженные обретут защиту и найдут справедливость.
— Если ты и в этом году попытаешься избежать Права Судии, то поползут нехорошие слухи, — негромко напомнил Дайнар. — В канун большой войны лучше избежать народного недовольства.
— Я помню, — бросил Мэй.
Солнечный свет в одночасье померк для него, будто светило закрыла черная грозовая туча.
Хелит проснулась от шума на внутреннем дворе под окнами её опочивальни. Какое-то время она лежала без движения, свернувшись калачиком, с головой накрывшись одеялом. Лежала и боялась не только шевельнуться, но даже раскрыть глаза, чтобы не спугнуть призрачные лоскутки сновидений, которые она с таким трудом сумела удержать в разуме.
Каждый вечер, укладываясь в кровать, Хелит засыпала с четким заданием — вернуться с добычей. И каждую ночь она видела что-то восхитительно родное и утраченное, в снах Хелит была у себя дома, среди своих, и всё вокруг было знакомо, понятно и объяснимо. Но утром девушка просыпалась без единого воспоминания об увиденном, со звенящей пустотой в голове, хотя во сне каждый раз клялась себе, что вот теперь-то ничего точно не забудет. А рассвет, подобно наглому карманному воришке, умудрялся похитить её бесценное сокровище в последний миг перед пробуждением.
Но Хелит не сдавалась. Она пробовала снова и снова. Память же упорно пряталась в мире снов, как партизан в лесу, и не поддавалась ни на угрозы, ни на сладкие увещевания.
А без воспоминаний Хелит сама себе казалась призраком, кем-то, не принадлежащим миру живых. Иногда ей чудилось, что все наоборот. По-настоящему она живет где-то в другом месте, а Эр-Иррин со всеми его обитателями — бесконечный, мучительный сон. Разве сны помнят о яви?
«Ну, пожалуйста! Пусть сегодня я вспомню!» — молила она непонятно кого и засыпала в слезах.
Но, видимо, кто-то злокозненный выбил из рук хрупкую посудину прошлой жизни, и она разбилась на миллионы крохотных осколочков, которые не собрать и не склеить заново.
Наконец Хелит сбросила одеяло и открыла глаза, упершись взглядом в высокий сводчатый потолок теплого песочного цвета. Осторожно прислушалась к собственным мыслям и вынуждена была признать очередное позорное поражение. Ничего. Ничегошеньки. Пусто.
Делать было нечего, в Эр-Иррине никто не мог себе позволить роскошь разлеживаться в теплой постели. Замок ожил: после звонкой переклички сменилась стража на стенах, без остановки скрипел ворот колодца — конюхи торопились наполнить поилки для лошадей, хлопали двери, ругались прачки, размеренно бил молотом по наковальне кузнец. Здесь у всех и у каждого были свои занятия и обязанности, не исключая самого князя Мэйтианна. Если он не объезжал отдаленные гарнизоны, то ковырялся в отчетах и донесениях; если не гонял на плацу своих воинов, то сам упражнялся в боевых искусствах. А еще он находил время для разбора жалоб подданных друг на друга, а для этого изучал законы и уложения, которые зачастую противоречили друг другу. От зари до заката не знал князь отдыха и покоя, а если бы мог, то заполнил бы делами даже ночные часы. К превеликому счастью обитателей Эр-Иррина, здесь по ночам принято было спать. Причем, не мудрствуя лукаво, на боковую народ отправлялся, едва лишь солнце опускалось за горизонт, тем более что подъем на заре ожидал абсолютно всех, вне зависимости от положения и титула. Иначе в Приграничье не выжить. В столицах, там — да, некоторые и до полудня спят. Тайгерн не скупился на рассказы о нравах, царивших в Лот-Алхави. Благо нашлось для его повествований немало заинтересованных слушателей. И пока хорошенькие ушки были заняты, не менее хорошенькие ручки трудились над прялкой, ткацким станком или шитьем. Девушки-униэн, хотя и считались придворными дамами эр-ирринского князя, работали наравне со всеми остальными. Им вменялось в прямую обязанность всячески обихаживать благородных воинов: чинить их одежду, следить за её сохранностью, лечить раненых, и даже развлекать в меру сил.