— Какие это условия? Что ты должна сделать? — почти равнодушно спросил Мэй голосом, от которого зудела кожа.
— Одно уже исполнилось — Драконья зеница погасла, — ответила Хелит.
— А остальные?
— Я не… — её губы тряслись. — Не могу сказать тебе…
Тогда Мэй швырнул в стену резной стул, и высказал миру, богам и Тому, Чьё Имя Непостижимо все, что он думает по поводу своей жизни и судьбы.
— Сволочи! Ненавижу! Вам мало было всего! Вам мало было смирения и покорности! Вам мало было моей души! Вы теперь хотите отнять у меня еще и её? Сволочи! Скоты! — кричал он в исступлении.
Воистину Рыжий был страшен в гневе. Он бушевал и проклинал небеса, не в силах справиться со своим отчаянием.
— Мэй! Мэй! Не надо! Это я во всем виновата! Это — я! — взмолилась леди Гвварин.
— Почему, почему вы вернули ей память? — продолжал вопрошать небеса князь. — Зачем?!
Рыжий припомнил мирозданию и отцовские причуды, и его предсмертное прозрение, и даже молву людскую сделавшую из него отцеубийцу. Ничего не забыл, все вспомнил, включая свое рождение в проклятый Лойсов день.
Ничего не забыл, все вспомнил, включая свое рождение в проклятый Лойсов день.
— Мэй! Я не пойду к Читающей! Я не могу так поступить с тобой.
— Я могу… А ты пойдешь, — отрезал он и выскочил из покоев прочь, громко хлопнув дверью.
Мэй сомнамбулой бродил между деревьями в саду, не замечая как набиваются снегом домашние сапожки, не чувствуя холода и не слыша ничего вокруг, кроме мысленного жаркого монолога. От одного дерева к другому, взад и вперед, ничего не видя перед собой, но его злость была направлена вовсе не на любимую женщину, её-то как раз он ни в чем не винил. Пожалуй, на её месте Рыжий сделал бы то же самое — дошел бы до конца, до самого края, сделал бы все от него зависящее. Он не очень верил в то, что Читающая сумеет вернуть Хелит в тот страшный и нелепый мир, откуда она пришла. У него были свои причины не верить, но отговаривать девушку от попытки встретиться с великой волшебницей Мэй ни за что не стал бы. Она имеет право!
Его душила обида и злость на какого-то незримого манипулятора, дергающего их всех за невидимые ниточки, заставляя исполнять непостижимую волю. Все эти пророчества, предсказания, проклятья и знамения испортили жизнь стольким людям, в том числе и ему самому, что впору начать охоту на пророков.
«Нет в тебе должного смирения», — недовольным, полным укора тоном сказал совсем рядом Финигас.
Мэй дернулся, обернулся и увидел его, прислонившимся к серому яблоневому стволу. Снег на рыжих волосах, жестокая усмешка, знакомый наклон шеи… Или не снег это, а седина, и не усмешка, а гримаса неутолимой боли. Какой бы он ни был, но, видно, слишком тяжко видеть родителю, как мечется и тоскует искалеченная сыновья душа.
«Нет в тебе гибкости. Одно лишь упрямство и гордыня», — продолжал отец.
— Зачем пришел? Соблазнять прелестями королевского сана? — прохрипел Мэй и закашлялся. У него перехватило дыхание от волнения.
«Вот еще! Пусть тебя женщины соблазняют».
И снова эта усмешка. А в ней, словно червячок в яблоке, — печаль пополам с разочарованием. Ну и пусть! Никто не идеален.
— Ты уже не властен надо мной! Кончилась твоя власть! Еще тогда — в Мор-Хъерике! — напомнил Рыжий, звенящим от напряжения голосом. — Я — Отступник!
«Ты так думаешь?» — иронично обронил Финигас. — «А что же я здесь делаю? Мне положено в Чертогах Воинов драться со своими бесчисленными врагами да брагу пить, не пьянея, а я в алаттском саду торчу. Думаю, это потому, что я по-прежнему с тобой и до сей поры остаюсь твоим господином. Господином твоей памяти, господином твоего духа и помыслов. Скажешь — нет?»
Мэй уж было открыл рот, чтоб гаркнуть: «НЕТ!» — но вовремя остановился. Если быть честным с собой, если осмелиться признаться, то выходит снова прав отец?
«Во-о-от! Негоже отцу перечить через каждое слово», — молвил Финигас. Он уже не выглядел, как прежде, дерзким и воинственным. Немолодой муж, исполненный печали и смертельной тоски… А ведь был он когда-то недосягаемым идеалом, почти небожителем.
«Именно… а я всегда был только живым человеком», — вздохнул устало призрак. — «Пускай, славным и доблестным воином, но не божеством же. Я ошибался и грешил, обманывался и заблуждался… Знаешь, ведь это со всеми бывает. Даже с такими, как я».
Мэйтианн задохнулся от неожиданности.
— Значит, ты признаешь, что был не прав… Вот не ожидал…
«Я хотел тебе самого лучшего, сын мой.
Только самого лучшего. Веришь?»
— Мне не нужна эта отравленная предательством и ложью корона…
«Имеешь полное право. Но давай, ты станешь противиться из собственных побуждений, а не для того чтобы доказать что-то человеку, умершему полвека назад, от которого не осталось даже горстки пепла. Меня нет больше, помни об этом. Есть только твоя жизнь — настоящая и будущая».
Видят боги, случилось подлинное чудо — Финигас просил о чем-то.
— Так что же мне делать? — окончательно растерялся Мэй.
«Не знаю. Сам решай. Изберешь ли ты трон Верховного короля, или служение в Приграничье, ты везде сможешь быть счастливым. Для этого много не требуется — желанная женщина, дети, зачатые в обоюдной страсти, верные друзья, соратники и единомышленники. Ты достоин всего этого, сын…»