— Я это заметил, — говорит Шале. — Да и у вас у всех ужасно напряженный вид.
Он смеется:
— Они мне много чего порассказали.
— Что, например?
— Что война не закончилась, СССР раздавит Германию, трудящиеся обязаны отвергнуть перемирие, поражение стран оси Рим-Берлин-Токио станет победой пролетариата.
Он замолкает, чтобы понаблюдать за Брюне, Брюне мол-чит. Шале добавляет, деланно усмехаясь:
— Один даже спросил, бастуют ли парижские рабочие и стреляют ли в немцев на парижских улицах.
Брюне продолжает молчать. Шале наклоняется к нему и тихо спрашивает:
— Это ты им вложил в голову такие мысли?
— Но не в такой форме, — говорит Брюне.
— В такой или в другой, но это ты? Брюне зажигает трубку. Что-то происходит.
— Да, — признает он. — Это я.
Оба умолкают. Брюне курит, Шале размышляет. Уны-лый желтый свет проникает через окно: определенно будет дождь. Брюне смотрит на часы и думает: «Только полови-на девятого». Вдруг он встает.
— Мне нужно тебе кое-что объяснить, — говорит он. — Они тебе говорили о нашей организации?
— В двух словах, — рассеянно отвечает Шале. — Это ты ее создал?
-Да.
— По собственной инициативе?
Брюне пожимает плечами и начинает расхаживать взад-вперед.
— Естественно, — говорит он. — У меня-то не было контактов с товарищами.
Он продолжает ходить, взгляд Шале перемещается вслед за ним.
— Нужно представить себе создавшуюся странную си-туацию, — продолжает Брюне. — Парни были на нуле, на-цисты и попы делали из них, что хотели. Ты знаешь, что здесь есть даже активисты францистской партии, офици-ально признанной и опекаемой нацистами? Вот я и ис-пользовал крайние средства.
— Какие именно? — интересуется Шале.
— Было четыре основных фактора, — отвечает Брюне. — Голод, депортация в Германию, принудительные работы и националистические настроения. Всем этим я и восполь-зовался.
— Всем? — переспрашивает Шале.
— Да, всем. Существовала смертельная опасность, и я не имел права на чрезмерную щепетильность. Впрочем, — добавляет он, — моя задача была строго определена обста-новкой: мне оставалось только использовать их недоволь-ство.
— На какой основе?
Брюне прикасается рукой к перегородке, потом резко поворачивается и идет к противоположной перегородке.
— Я им дал идеологическую платформу, — говорит он. — Только необходимый минимум, самые азы: власть при-надлежит народу, Петэн ее узурпирует, его правительство не имело права подписывать перемирие. Война не закон-чена, СССР рано или поздно вступит в войну; все плен-ные должны считать себя бойцами.
Он резко умолкает. Шале спрашивает:
— Так вот чем ты был занят?
— Да, — признает Брюне. Шале грустно качает головой:
— Так я и думал.
Он смотрит на Брюне и откровенно улыбается:
— Бывают моменты, когда можно сдохнуть, если не пы-таешься сделать хоть что-то. Так ведь? Неважно что. А по-скольку у тебя не было контактов, ты работал в потемках.
— Пусть так, — говорит Брюне, — не утруждай себя дальнейшими упреками.
Голос его суров; сам толком не понимая, обращается ли он к Шале или к партии, он спрашивает:
— В чем ты можешь меня упрекнуть, если взять послед-ние два месяца?
Голос партии становится более суровым:
— Все надо начинать сызнова, старина. Ты оказался полностью на обочине.
Брюне молчит. Шале наклоняется и растерянно щупает печку.
— Она погасла.
Брюне, в свою очередь, трогает печку.
— Да, верно. Погасла.
— А вы слушали в вашей дыре о голлизме?
Брюне думает: слышали не хуже тебя. Он собирается сказать: у нас есть радиоприемник. Но воздерживается.
— Смутно, — отвечает он.
— Де Голль, — говорит Шале почти грозным доктри-нерским голосом, — это французский генерал, который уехал из Бордо в момент поражения и увез с собой ради-кальных политиканов и франкмасонских сановников.
— Понятно.
— Сейчас все они в Лондоне. Черчилль предоставляет им радио, и они каждый день болтают в микрофон о нем-цах. Передачи оплачивают^ естественно, английские бан-киры.
— Ну и что?
— Что? А ты знаешь, что они говорят по радио?
— Наверно, что война продолжается?
— Да, и что она охватит весь мир, а это прозрачный намек на вовлечение СССР и Америки. Они также гово-рят, что Франция проиграла только одно сражение,, что правительство Виши незаконно и что перемирие — это из-мена.
Брюне пожимает плечами, Шале улыбается:
— Конечно, они еше не дошли до того, чтобы говорить о народовластии. Но и до этого дойдет, если только Его Величество посчитает, что это необходимо для его пропа-ганды.
— Ты меня этим не шибко смутил, — говорит Брюне. Он сплетает руки, хрустит суставами и спокойно про-должает:
— Нет, не шибко.
Я тебе уже сказал, что моя программа поневоле состояла только из азов. Позже мы пойдем даль-ше. В этом бараке есть люди, которых я за ручку приведу в партию. Но зачем торопиться: мы здесь надолго. Что ка-сается твоих дружков из Лондона, то некоторые совпаде-ния неизбежны. Англичане воюют с союзниками Гитлера, чтобы защитить свои интересы, а мы боремся против Гит-лера, потому что мы антифашисты. Неважно, что мы вре-менно имеем тех же врагов: неудивительно, что порой мы используем те же слова.
Он смотрит на Шале и начинает смеяться, как будто сейчас сболтнет глупость, но горло его сжимается.