— Я тоже так думаю, — ответила Одетта не без раздра-жения.
-Да?
Он посмотрел на нее, прикусив губу; вид у него был настолько смущенный, что она поспешно добавила:
— Но все же откуда такая уверенность? Вообрази, что в них начнут стрелять из окон…
Глаза Жака сверкнули:
— Если бы существовала опасность, я бы, конечно, ос-тался в Париже; я смирился с отъездом, ибо был убежден, что оснований для тревоги нет.
Одетта вспомнила, как он с демонстративным хладно-кровием вошел в гостиную и степенно сказал, дрожащей рукой прикуривая сигарету: «Собирай вещи, машина вни-зу, через полчаса мы уезжаем».
Одетта вспомнила, как он с демонстративным хладно-кровием вошел в гостиную и степенно сказал, дрожащей рукой прикуривая сигарету: «Собирай вещи, машина вни-зу, через полчаса мы уезжаем». Куда он клонит? Жак слег-ка ухмыльнулся.
— И потом, — как бы заключил он, — бежать — значит покинуть свой пост.
— Но у тебя не было никакого поста.
— Ты забыла, что я ответственный по кварталу, — ска-зал он. Он оттолкнул ладонью возможное возражение. —
Я знаю, это несерьезно, и я согласился только по настоя-нию Шампенуа. Но даже в этом качестве я мог бы быть полезным. К тому же, мы обязаны подавать пример дру-гим.
Она неприязненно смотрела на него: «Что ж, да, да, да, ты должен был остаться в Париже, не рассчитывай, что я буду тебе возражать». Он вздохнул:
— Но что сделано, то сделано. Только в идеале есть обя-занности, не противоречащие друг другу. Прости, что я мо-рочу тебе голову, бедняжка. Это неизбежные мужские со-мнения.
— Я вполне в состоянии их понять.
— Естественно, дитя мое, естественно. — Он улыбнулся ей сурово и отчужденно, потом взял ее за запястье и успо-каивающе добавил:
— А что, в конце концов, могло бы со мной случиться? В худшем случае, всех трудоспособных мужчин угнали бы в Германию, ну и что? Матье там хорошо. Правда, в отли-чие от меня, у него не барахлит сердце. Помнишь, как этот дурак-майор освободил меня от военной службы? Я чуть не лопнул от бешенства, я был готов на все, что угодно. Помнишь, как я был разъярен?
-Да.
Он сел на ступеньку машины и обхватил голову руками, он смотрел прямо перед собой.
— Шарвоз остался, — сказал он, глядя в одну точку. -А?
— Он остался. Я встретил его сегодня утром в гараже. Он удивился, что я уезжаю.
— Он совсем другой человек, — проговорила она маши-нально.
— Да, действительно, — с горечью согласился он. — Он ведь холостяк.
Одетта стояла слева от него, она смотрела на его голову, кожа местами просвечивала под волосами, она подумала: «Ах, вот с но что!»
У него были бегающие глаза. Он сказал сквозь зубы:
— Мне некому тебя доверить. Она напряглась:
— Что ты сказал?
— Я говорю: мне некому тебя доверить. Если бы я ре-шился отпустить тебя одну к твоей тетке…
— Ты хочешь сказать, — дрожащим голосом прогово-рила она, — что ты уехал из-за меня?
— Иначе я не мог, — ответил он. Он с нежностью посмотрел на нее:
— В последние дни ты была такой нервной: ты меня просто пугала.
Она онемела от изумления: «Ради меня? Но с какой ста-ти?»
Жак продолжал с лихорадочной веселостью:
— Ты все время закрывала ставни, мы весь день жили в темноте, ты копила консервы, я буквально наступал на банки с сардинами… А потом, мне кажется, что твое об-щение с Люсьенной причиняло тебе много вреда; когда она уходила от нас, ты становилась совсем другой: она с придурью, малость не в себе и очень уж верит всяким страшным историям про немцев — об отрубленных руках, изнасилованиях и тому подобному.
Я не хочу. Я не хочу говорить ему то, чего он от меня ждет. С чем я останусь, если признаю, что презираю его? Она сделала шаг назад. Он остановил на ней стальной взгляд, он как бы понуждал ее: «Ну, скажи это. Скажи же!» И снова под этим орлиным взглядом, под взглядом своего супруга она почувствовала себя виноватой; что ж, возмож-но, он подумал, что я хочу уехать, возможно, у меня был испуганный вид, возможно, я действительно боялась, не сознавая этого. Что здесь правда? До сих пор правдой бы-ло то, что говорил Жак; если я больше этому не верю, чему мне верить? Она проговорила, понурившись:
— Мне не хотелось оставаться в Париже.
— Тебе было страшно? — доброжелательно спросил он.
— Да, мне было страшно.
Когда она подняла голову, Жак смотрел на нее, посме-иваясь.
— Ладно! — сказал он. — Все это не так уж скверно; правда, ночь под открытым небом нам не совсем по годам. Но мы еще молоды и можем увидеть в этом некое очаро-вание. — Он легко погладил ее по затылку. — Помнишь Иер в тридцать шестом году? Мы спали в палатке, но это одно из моих самых дорогих воспоминаний.
Одетта не ответила: она судорожно ухватилась за ручку дверцы и стиснула ее изо всех сил. Жак подавил зевок:
— Как поздно. Может быть, ляжем?
Она утвердительно кивнула. Прокричал какой-то ноч-ной зверь, и Жак разразился хохотом.
— Как это по-сельски! — сказал он. — Располагайся на заднем сиденье, — добавил он заботливо. — Ты сможешь немного вытянуть ноги, а я буду спать у руля.
Они сели в машину: Жак запер на ключ правую дверцу и накинул цепочку на левую.
— Тебе удобно?
— Очень.
Он вытащил револьвер и, ухмыляясь, осмотрел его.